Толкин и его легендариум

Наш удел — беспокойство и неопределенность.

Иоганн Вольфганг фон Гёте. Письмо Софии фон Ларош (1774)

В религиозной передаче Beyond Belief на BBC Radio 4, первая серия которой вышла в эфир 30 сентября 2013 года, специалист по истории язычества профессор Рональд Хаттон обсуждал проблему прощения в толкиновских произведениях о Средиземье. По его утверждению, Голлум — единственный пример во «Властелине колец», когда прощение оказывается эффективной стратегией. Прощают Саурона и Сарумана: первого — эльфы и люди в начале Второй эпохи после окончательного поражения Моргота, второго — Древень, а потом хоббиты после Войны Кольца. В обоих случаях это вызывает катастрофу: создание Колец власти и индустриализацию Шира.

И все же прощение — по крайней мере, как идея — глубоко коренится в романе. Гэндальф во время осады Гондора отзывается с сочувствием в том числе и об орках, которых, кажется, совершенно демонизируют и лишают всякого милосердия: «Мне жаль даже его рабов». На практике, впрочем, эта жалость не имеет особенных последствий. Еще неожиданней, что с проблемой однобокого восприятия орков боролся сам Толкин. В 1954 году в длинном письме он высказал предположение, что называть этих существ «неисправимо дурными» было бы «слишком». Эти рассуждения так и не были отправлены адресату: писатель счел, что принимает себя слишком всерьез (и, что важнее, совсем не обязательно точен). Вопросы прощения и искупления остались без ответа.

Хаттон добавляет также, что единственные герои, которые выражают веру в жизнь после смерти, — это Арагорн и Теоден. Последний, умирая, хочет присоединиться к «отцам». Это может означать намерение быть вместе с ними в духовном смысле, в загробной жизни, или просто лежать рядом с ними в кургане посреди надгробий. По мнению ученого, этот момент «так и не был разъяснен, и, видимо, намеренно». В «Хоббите» Торин Дубощит высказывается более определенно. Он собирается уйти «в залы ожидания, к своим предкам, пока не обновится мир». У эльфов — пришельцев в этом мире — конечно, есть Бессмертные земли Валинора, но в случае людей и хоббитов перспективы загробной жизни в лучшем случае сомнительны, а в худшем — просто отсутствуют.

Если посмотреть шире, в Средиземье нет не только уверенности в жизни после смерти, но и определенной религии, духовенства, священных ритуалов и молитв (за исключением пары загадочных случаев). Нет святых заступников и бытовых упоминаний Бога или божеств. Нет последовательного морального кодекса, а природа зла непостижима (об этом рассуждали в третьей главе и других местах книги). «Властелин колец» выглядит решительно светским произведением.

Тем не менее сам Толкин воспринимал свой роман как «фундаментально религиозный и католический» и убрал прямые ссылки на религию намеренно, так как «религиозный элемент» в нем «растворен в истории и символизме». Предположительно, он проявляется в таких моментах, как неоднократное искушение Кольцом Всевластья, хотя в ранних черновиках нет явных следов этой переработки.

Отсутствие в повествовании церкви и явной духовности имеет, однако, два далеко идущих последствия, особенно для сегодняшнего читателя. Первое подытожил Хаттон: «Во времена, когда Толкин писал свой шедевр, неоязычников не было, но теперь они могут читать его и получать удовольствие столь же полноценно, что и верующие христиане. Это невероятно важно, и это признак великого рассказчика. <…> Если бы <…> понять истинное „послание“, скрытый смысл „Властелина колец“ мог только верующий христианин, думаю, это принизило бы Толкина как писателя и было бы неуместно в обществе, где есть много вер, этносов, культур. Это противоречило бы успеху „Властелина колец“ среди широких кругов нерелигиозных читателей и представителей других религий».

Каково же в таком случае «истинное послание» книги? Ответ лежит в «Акаллабете», добавленном Толкином в легендариум уже после того, как «Квента Сильмариллион» была многократно переписана.

«Акаллабет», регулярно отвлекавший писателя от завершения «Властелина колец», — это толкиновский вариант мифа о затоплении Атлантиды, или острова Лайонесс. Он был не единственным, кого манила эта история. В стихотворении «Обломки» (1920), например, поэт Джон Мейсфилд воображает, что «жадные зеленые моря» затопили Атлантиду, но ее золото по-прежнему блестит в глубинах:

Атланты не погибли, нет,
Бессмертные, как в наших снах.