Толкин и его легендариум

Адам Робертс, один из умнейших и самых проницательных комментаторов творчества Толкина, тоже ответил на аргументы Мортона. Он замечает, что «в этом анализе чего-то не хватает» и это «что-то» — «та самая непредсказуемость, которая, по утверждению Мортона, стерта в романе». С точки зрения Робертса, воплощением непредсказуемости, несоответствия общему контексту является фигура Тома Бомбадила. «Он… буквально воплощает невозможность свести „природу“ к чему-либо другому, чем „человеческий“ мир, потому что среди многих чудесных черт в Томе Бомбадиле изумляет именно то, что он не вписывается в хорошо подготовленную модель рассказа, в „дорогу“, которую проложили создатели фильма. Не вписываются его непокорное своеобразие, его странность, его безвкусица (синяя куртка, желтые башмаки! бесконечные пустые песенки!). Он представляет <…> своего рода диссонанс в повествовании — и как раз за это Джексон и сценаристы выбросили его из своей киноверсии».

◆

У Мортона Толкин предстает писателем, последовательным до гладкости, хотя он откровенно не был таковым, и Бомбадил — квинтэссенция шероховатостей. В толкиновских произведениях вызывает восторг всеобщая зыбкость — и Питеру Джексону было бы очень сложно перенести ее в фильмы. В любом случае Толкин не описывает романтический эгоизм и индивидуализм, если не считать пренебрежительного представления этих черт. Его персонажи гораздо более склонны к сотрудничеству и кооперации.

В то же время произведения Толкина и вправду обладают важной особенностью, связанной с романтической поэтикой — той, которую поэт Джон Китс обнаружил у Шекспира и назвал «отрицательной способностью». Обладающий ей человек «способен пребывать в неопределенности, тайнах, сомнениях без раздраженных попыток обратиться к фактам и разуму».

Достижение Толкина — в его способности к нерешительности, неуверенности и неизвестному. В свою очередь, фильмы Джексона — многовалентная стереофония цитат и отсылок, и даже если они в какой-то степени спрямляют «отрицательную способность» ради изображения Средиземья связным и единым, то пробелы все равно остаются. Более того, книга, если ее прочесть после просмотра фильмов, вероятно, покажется дезориентирующей, чуждой и даже жутковатой.

Это и стало для меня одной из причин взяться за перо: я хотел заставить непоследовательности проявить себя, высветить линии разлома.

Дом исцеления

Образы инфекции, грязи и яда проступают в описаниях порочности Моргота и Сарумана, в ядовито-льстивых речах этого волшебника, в конфликтах, которые разжигает Кольцо Всевластья. Мордор как выгребная яма с подобного рода словами: он неприятный, гнилостный, тлетворный, нечистый. Орки как зараза — рассеивают по Средиземью бациллы этой тошнотворной и больной земли.

На эти картины вполне могли повлиять воспоминания Толкина о пандемии «испанки» в 1918–1920 годах, тем более что он описывает, как из Ангбанда в Первую эпоху намеренно сеяли мор, а во Вторую эпоху из Мордора вышла Великая чума — Саурон применил биологическое оружие, из-за которого обезлюдели некоторые районы Средиземья. Хотя до и после Великой войны вирусы не раз приводили к возникновению пандемии, не стоит отметать и более личный опыт Толкина — газовые атаки на фронте, промышленные выбросы и смог в Бирмингеме начала XX века.

Согласно ранним теориям распространения эпидемий и пандемий, слова, произнесенные инфицированным человеком, в буквальном смысле передают болезнь — во многом как медоточивый голос двуличного Сарумана распространяет его ложь. Народные страхи о «сглазе» проникли во врачебную практику. Живший в XIV веке Габриэль де Мюсси, историк медицины и летописец Черной смерти, был уверен, что «один зараженный может нести яд другим, заражать людей и места <…> одним лишь взглядом», поэтому доктора завязывали пациентам глаза, чтобы не попасть в их поле зрения и не стать жертвой болезни. В таком контексте Око Саурона еще более зловещее: это не просто способ непрерывно следить за Средиземьем, бросая тень на его народы и массово превращая личности в объекты, это еще и переносчик раздора и злых умыслов, способный распространять недуг.

Как я подчеркивал, «Властелин колец» в значительной мере был написан в годы Второй мировой войны — во время продуктовых карточек, светомаскировки, жесткого ограничения права на передвижение и личных свобод, почти что изоляции и карантина. В этом романе и других произведениях Толкина есть осажденные города, комендантский час (в том числе в Шире), массовая слежка и повсеместная угроза заключения, нависающая над обширными пространствами, от руин Мории до тенистых аллей Лотлориэна, от глубин Хельмовой Пади до кладбищенского ужаса логова Шелоб, от смертельной Башни Кирит-Унгола и до узилищ в Шире — приспособленных под тюремные камеры складских туннелей. Саруман был заточен в Ортанке, а Траин, как мы потом узнаем, — в подземельях Дол-Гулдура.