Только б жила Россия

За спиной прошелестел тихий говор. Алларт с видимым усилием соображал, что к чему.

— Это… это в корне противоречит законам военной науки, ваше величество! — Он испуганно распахнул белесые глаза. — Редуты в полевом сражении?! Ни у Вобана, ни у Кугорна, ни у Функа, величайших светил фортификации, нет на сей счет ни единого…

— Милый Людвиг! Многое в эфире вьется, неопознанное, но дорогое. Поймай за хвост, приручи!

Меншиков поморщился с досадой. Ну сделали, по приказу мин херца, шесть поперечных от леса до леса — куда ни шло, тем паче, их и военный совет утвердил, — а зачем редуты продольные? И не утерпел, бросил в сердцах:

— Главное слово за палашом, в чистом поле. На кой загородки лишние? Запутаемся, чуть враг наступит, своей собственной коннице ноги переломаем… А всего хужей ротам на большаке. Стиснут, и не пикнешь!

Он повернулся к Шереметеву — не его ль затея, из дедовских, напрочь позабытых?.. Однако тот и сам был явно огорошен приказом Петра. Перехватил взгляд Меншикова, слегка развел руками. Дескать, не нам грешным постигнуть ход его высокомудрой мысли, как всегда нежданной-негаданной, и спорить напрасно, поверь… Но вообще-то фельдмаршал вел себя куда спокойнее, чем полмесяца назад, в канун государева прибытия, — это Меншиков подметил сразу.

Петр молчал сердито, угадывая, какие сомнения одолевают ближних. Ничегошеньки не усекли, черти! Швед крепко по ровному ходит, он как стальная пружина, вековой дракой спрессованная. Взыграет — простыми средствами не остановить. Надобен к той силе, а особливо к ее страшенному первому рывку, особый ключ, удар за ударом в нарастающей череде… Ах, брудер, брудер, сообразительный ты малый, а тут недопер. Говоришь, стиснут? Знаю, придется туго, но ведь и король обломает свои острые клыки. Обойтись одной-единственной линией, как при Нарве, в семисотом? Покорно благодарю. Тогда-то мы и свяжем себя по рукам-ногам, а Карлус пройдет, где ему заблагорассудится.

— Ступай, Людвиг, — сказал он твердо. — Бери кого надо под свою дирекцию. Потом разберемся, кто прав.

После осмотра редутов Петр прилег было, — намотался, встав спозаранку, — но куда там! И лагерь шумел, звенел, рокотал, и наседала жарынь каленая, и в голове знай молоточками выстукивали неотвязные мысли. Думалось о многом враз: о далеком-далеком Парадизе, о грядущей битве, о Катеньке, вновь не порожней, и — странное дело — о себе…

Что ж он такое, к чему стремится? Прославить себя, обессмертить имя свое — только ль и забот? Конечно, и это подмывает, как ни скрывай, ни таись, а вникнешь — есть во сто крат более важное. Да, она — земля-матушка, что распростерлась из края в край на тыщи верст… Подчас казалось; все вокруг — до малой деревеньки, до последнего человечьего вздоха — направлено к исполненью его непререкаемой монаршей воли. Он, помазанник божий, превыше гор, и Россия — у его ног, ершистая, непокорно-послушная. Но вот — в крутеже дел, событий, схваток — блажь как бы стиралась начисто, и снова перед глазами, в помыслах и в сердце была она, Россия, звезда путеводная, ради которой стоило жить и если потребуется — умереть, отдать по капле собственную кровь. Да, одна она, и сам он в шеренге других, пусть первый, но не единственный, подвластный ее немому зову…

«Эка, разобрало. Спать, спать!» — решил Петр, но тут же привстал:

— Макаров, подь на минуту.

Кабинет-секретарь возник неслышной тенью, сел, достав из-за уха перо, склонился над бумагой.

Петр озорно усмехнулся.

— Готов? Давай-ка свадебкой князь-папы займемся. Перво-наперво реестр: кому в чем быть. Жених — в кардинальском, по чину, кесарь — в царь-давыдовском, при желтых звездах. Написал? В платье гамбургском бурмистерском — Меншиков, Апраксин, Брюс. В китайском — Головкин, Петр и Дмитрий Голицын. В венском, с черными гудами — Репнин, Мусин-Пушкин, Савва Рагузинский. Скороходское — Шафиров, Левольд, Григорий Долгорукий (балалайки). Арцибискупское — Салтыков, Стрешнев, Бутурлины (роги гнутые). Турское — Петр Толстой, Бестужев, кто-нито еще (тулумбасы). Рудокопное — барон Лос, Фалк, Ягужинский, Макаров (скрипицы). В пастушьем немецком, при флейтах — посланники и резиденты, кои посговорчивее. В терликах — Михаил Глебов, Лихарев, Львов, Петр да Никита Хитровы — без игр, поскольку от старости не могут ничего в руках несть! Теперь женские особы… Да, пока не забыл. Приглашенье поручить заикам отборным, пункт наиважнейший! — подчеркнул Петр. — Итак, дамы. Екатерина Васильевская — во фрисландском, обе царицы — в польском, царевны, а також княгиня Меншикова и госпожа Брюс — в гишпанском. Сам я — пометь — матросом, у Зотовых стремян. А вот невесту в какое обрядить? — задумался он.

Макаров повздыхал стесненно-грустно: дескать, время ли занимать голову столь мелкими предметами? Отложи их на потом, ничего не изменится… Петр встопорщил усы.

— Дубина по тебе сохнет, герр секретарь! — кинул сердито, но диктовка, видать, поприелась и ему, тем более у входа кто-то ждал, рассыпал шпорами нетерпеливый звон. — Спрячь, бог с тобой, только не плачь… Эй, кто там?