Только б жила Россия

Петр сверкнул глазами на него.

— Заступничек хренов! Небось Перри-то, инженера аглицкого, с потрохами съел и не подавился!

— Инженер тот, по слухам, на острова собирается. Витвортовыми происками, — поддел Кикин.

Чубук треснул в крепко сжатом кулаке Петра.

— Вот что ты натворил, с-сукин сын! А кто мне доки ставить будет, кто каналы проведет со шлюзами? Ты? Изволь! Тогда я тех мастеров и минуты держать не стану!

— Так ведь я… — замялся Апраксин.

— А-а, в кусты? Все вы этак, неучи в генеральских мундирах, вы и детки ваши! Я не о тебе, князь-папа, не о тебе… Поступай прочие, как ты да Борис Петрович, давно бы своими силами обходились! Почему Иван Волков, дьяк думный, сам подал челобитную об отправке сыновей на вест? А итог, итог?! Все трое и фортификацию, и геометрию, и географию, и механику, и навигацию постигли, — сам Филипп Гутар из Парижской королевской академии те грамоты скрепил. Почему он, Волков, себя превозмог, почему другие рогами в землю уперлись?

Петр приумолк. «Ну вот, не чаял ругаться — вынудили… Да и я хорош — возвеселил!»

— Читай указ, Макаров, — велел он.

Бояре слушали, онемев:

— «…кои вменились к нам чрез незнаемые рекомендации… и мы, великий государь, несмотря на издержанные протори, желаемого достигнуть не возмогли. А посему… дозволяем принимать в службу только тех, кто не чрез приятство или деньги, но чрез показанные в поле дела добрую славу и искусство получили, и посредством коих наши как воинские, так и гражданские учреждения были б исправлены и укреплены…»

— Весьма поносно, Петр Алексеич, — не утерпел Ромодановский. — Для России поносно! Мы ведь их браним, что никуда не годными оказались, а тут…

— Верно, поклоны к черту. Иных возражений не будет? Перебели указ, Макаров, сдай судье. — Петр смешливо подергал себя за нос. — И все ж молодцы — нагнали… Не думал, не гадал! А теперь прочь сурьезное, учиним-ка мальчишник!

— Но где жених? — спросил Нарышкин, озираясь вокруг.

— За ним далеко ходить не надо. Вот сей муж! — Петр кивком указал на князь-папу. — Цветет впусте!

Аникита Зотов, пьяненький с утра, показал голые, как у младенца, десны.

— Хоть шей шекунд, Петр Алекшеич! — с готовностью ответил он. — А невешта кто?

— Невесты на выбор. Хошь помоложе — Андреевская. Хошь постарше вдова Стремоухова. Очами так и прыщет на мужскую половину… Тебе за семьдесят, ей чуть помене, вот и своркуетесь, яко голубки!

— Шпоемша!

Лев Кириллович задиристо следил, как отваливает в сторону один из сыновей князь-папы. Иван, днями вернувшийся вместе с братом Кононом из-за рубежа.

— Книгочей-то, книгочей! Эк его перекобенило… Тут тебе не Париж, едрена-мышь! Нет, каков паршивец: воля государева ему не по нутру!

Куракин тайком переглянулся с Мусиным-Пушкиным, тот, сидя напротив, слегка двинул бровью. Дескать, откуда ему поднабраться-то бомбардир-капитану? Ведь кто в дядьках был с титешних лет? Все тот же кир Аникита, забулдыга и ветрогон!

— С невестой управишься? Не сробеешь? — наддавал басовитый Петров голос.

— У-у-у! Я ее, вертихвоштку, живенько тае…

— Ха-ха-ха-ха! — грохотал под сводами смех Петра.

Боком, скованно вошел заснеженный Румянцев, остановился, беззвучно шевеля спекшимися губами.

— Ну? — крикнул Петр, бледнея.

— Господин президент, Федор Алексеич… помре от удара…

Тризна по Головину затянулась до третьих петухов. У Стрешнева слипались глаза, и судья несколько раз пытался уйти на покой, но грозный окрик царя неизменно возвращал его к столу.

Петр, опершись о кулак, пряча каменное лицо, пил чарку за чаркой, — нет, не брала и анисовая… Вот, сгинул еще один товарищ дел молодых, и не отъедешь, чтоб отдать ему последний поклон… Сатанинское время!

Обок сидел Ромодановский, сморкаясь в плат, успокаивал:

— Выпей еще, авось полегчает…

— Непереносимо, Федор Юрьич! В какую глыбу обещал вырасти… Все смерть отняла, оставила тлен и прах… Все!

Петр уронил голову на судорожно стиснутые кулаки, взахлеб зарыдал.

8

Весна тысяча семьсот шестого года застала шереметевское войско на дальних подступах к Астрахани.

Девятьсот солдат, выделенных еще в первопрестольной, именные шквадронцы, рота пушкарей с тремя легкими гаубицами — вот, пожалуй, и все, более или менее стойкое, чем пришлось открывать поход. Позади вразброс ковыляли прочие команды — жилой Казанский полк, солдатский Бородовикова, наспех собранные драгунские. В плутонгах — почти сплошь — пики, старые мушкеты, редко-редко новая тульская фузея, из начальных едва ли не самый старший — отставной капитан…

Питомцы артиллерной школы следовали обок с фельдмаршальской ставкой и — парни глазастые — многое примечали, догадывались о многом. Не раз видели, как Борис Петрович, ни с того ни с сего застопорив движение, медлительной поступью всходит на курган, подолгу обозревает степь, исполосованную пыльными вихрями, чтобы потом скомандовать ранний привал и уединиться в шатре до рассвета.

— Опять отдых, так-его-растак! — приглушенно ругался Макарка Журавушкин. — В Саратове-то сколь валандались? Недели три с гаком?