Только б жила Россия

— Весь как есть город у подворья Носова табунится, кликами приветствует. А больше никто ему не указ! — Румянцев перекосился. — В оковы, сию же минуту!

Борис Петрович побелел как мел.

— Хошь… третий бунт сотворить? Опомнись!

— Ты… ты ватаги распустил! — неслось в ответ. — По-твоему, я слепой, ничего не вижу? Перед кем стелешься? Перед Софьиными недорубками? Хованщина своевольная покоя не дает? Смотри, боярин.

— Чего плетешь! — оторопел Борис Петрович. — Стало быть, и государь судил надвое, когда советовал: решить миром, памятуя Карлусов набег?!

— Верно, советовал. Осенью! — отрубил прапор. — А вылазка, учиненная днесь? А кровь солдатская, у холма пролитая? Пыль, прах?

Шереметев потупил голову. Бьет в самое больное место, дьявол! Не будь ее — вылазки той — все выглядело б совсем иначе. А теперь… как отписать Петру Алексеевичу? Бунтари с готовностью отдали город, чистосердечно раскаялись в содеянном? Отрезвели-то потом, после картечных залпов, после драки на земляном валу… Помянуть скороговоркой? Ты умолчишь, молодой прапор дорисует, и с такими вывертами, — не открестишься вовек!

Вслух сказал другое:

— Однако ж… пересылок-то со шведской стороной не наблюдалось, или не так? В том и его преосвященство ручается.

— Зато всех гультяев к себе приманули, а копни сильнее — в туретчину след поведет. И копнем, герр миротворец, не изволь сомневаться!

Борис Петрович искоса оглядел полковых командиров, стоящих поодаль, в нетерпении притопнул валенком.

— Ну вот что, вьюноша, оставим спор-перекор. Любое повеленье, самое крутое, в срок исполню, а пока ни-ни. Запрещаю! — И вскипел. — Ты мне за Досифеевы бумаги еще не отчитался. Где они?

— А у зиновьевцев. Может, выкинули, может, пустили на подтир! — оскалил зубы прапорщик.

— Во-о-он!

Румянцев заносчиво-нагловато проследовал к двери, с порога обернулся:

— Будет вам укорот, боярству своевольному… Дождетесь!

Макар Журавушкин приплясывая шел городом, бросал направо-налево:

— Евдоха Батьковна, каково почивали? Уговор помните? Ага, там, о ту ж пору! Сурия, голубок мой залетный! Папенька еще дома? Вах-вах-вах!

Всегда стеснительный как птенец, он вдруг обрел петушиный норов, да столь резвый — не угнаться, не уследить.

— Разогрело тебя! — смеялись ребята, пыля сапогами. — «Косопузые», они такие: сперва трусцой, а там и вскачь!

Павел, жуя пирог с вязигой, купленный у лоточницы, твердил свое:

— Рано мы сюда припожаловали, ох, рано! Почему? Осенью тут море разливанное: виноград пальчатый, арбузья в обхват… Сласть, да и только!

— Едал?

— Верней, его дядя видал, как его барин едал! — ввернул Макар, отвлекаясь от перемигиваний с городскими красотками.

Жизнь астраханская текла накатанной дорогой. На перекрестках бойко вели торг мастеровитые стрельцы, одетые вместо долгополого воинского кафтанья в легкую справу, из уст сыпались прибаутки, одна затейливее другой. Стаями проносилось туда-сюда, на сей раз без пик и самопалов, яицкое, терское и донское молодечество, и в голову пушкарям закрадывалась невольная мысль: была ли вообще схватка у монастырского взгорья? За высоченной, в пять — семь сажен, каменной стеной под стук топоров и звон пил оживали выгоревшие посады, а вдалеке цвел парусами рыбачьих лодок просторный волжский плес.

— Уж не сплю ли я? — обронил кто-то.

Савоська просветленно улыбнулся. Как ни крути, а народище вкруговую свой. Да, пошебаршил, поколобродил, кой-кого сбросил с башенных высот, но в конце-то концов опамятовался. Теперь пойдет ловчее. Неделя, от силы две, и арш-арш в Малороссию, шведам наперерез…

— Не пора ли в роту? Небось едево поспело! — вспомнил Павел, круто останавливаясь.

— По тебе хоть часы выверяй… нутром чуешь! — зубоскалили солдаты. — Эй, а где рязанец? Мака-а-а-ар!

— Ищи ветра в поле…

Вот и кремль, и главная площадь, посреди которой обосновался пушкарский бивак. Но отчего столь многолюдно перед приказной палатой? Двумя шеренгами выстроились московцы, в седлах Аргамаков и полковые, сам Борис Петрович стоит на верхней ступени, опустив расстроенное лицо.

— Кого-то ждут? — высказал догадку Павел. — Аль дурь учинилась, пока нас не было?

— Весь город прошли насквозь, могли б узнать… — Савоська не договорил, бледнея.

Под аркой ворот показался Румянцев, за ним — драгуны с палашами наголо, следом — пешие в партикулярном платье, руки туго-натуго скручены назад.

— Боже мой, Носов! И вслед — Зиновьев, бургомистр Ганчиков, пятисотенный Шелудяк… Замели всю головку!

— Ее ль одну…

Атаманы казачьего круга и выборные давно скрылись в глубоком подвале, а схваченные знай шли по трое двором, промеж густых солдатских линий.

— Леха, что стряслось?

Дневальный пушкарской роты оглянулся вокруг, поведал — о новом гонце, о царских «статьях», по прочтении коих воевода Шереметев чуть не отдал богу душу. Стрельцы отделались так-сяк: пешие скоренько идут за Днепр, на смену своей братье, конным, вкупе с беглыми, сплошь поверстанными в солдаты, назначен север — кому Ижора, кому Олонец.

— А Носов, а другие?

— Их, оковав, к Ромодановскому…