Только б жила Россия

Среди ночи Макарку разбудили какие-то странные звуки. Вслушался, двинул рукой влево, наконец понял — плачет, вдавив лицо в подушку, сотрясаясь всем телом, друг Севастьян.

— Ты чего, глупый? — спросил Макар и, не дождавшись ответа, затормошил Пашку. — Эй, проснись… Ревет почем зря!

— Кто? — сипло откликнулся Павел.

— Да можайский наш. Я к нему и так, и этак — впустую… Да проснись же, орясина!

Чиркнуло кресало о кремень, затеплился огарок, по полотнищу метнулись косматые тени.

Пушкари обступили Савоську, пытаясь поставить его на ноги, урезонить, прекратить плач — какое там! Титов затравленно отбивался.

Из соседней палатки подоспел сержант, велел негромко:

— Двое-трое вокруг прогуляйтесь, не ровен час, кто-нибудь набредет… — Он сумрачно кашлянул, покивал Савоське. — Ну что с тобой, парень? Говори-рассказывай.

— Л-лишнее…

— Не думаю. Артиллер в рев пустился… Позорище-то какое!

— Тебя вон что гложет!.. — Савоська отвел пушкарские руки, стремительно подался к сержанту. — Чем он — тот! — приворожил тебя… готов простить ему любое злодейство?!

— Правдой, боле ничем, — отозвался Филатыч. — Не той, которая по углам шипит, а той…

— Ну да, летает! — яростно выкрикнул Титов. — Слыхал, и многократно, только видеть не довелось! — Он покачнулся. — Скажи, грамота простительная была, ай нет?

— Была, точно. А потом новый сполох, а там и ядрами по нас ударили!

— Оправдываешь?

— Обмозговываю, что к чему.

— Кто же мы опосля всего? Наша хата с краю, так по-твоему?

Сержант, обычно спокойный, ухватил питомца за ворот, встряхнул с бешеной силой.

— Моя — бог ее знает, а твоя с краю… смоленского большака! — грянул в упор. — Ты понял что-нибудь? Понял? Если нет — сгинь с глаз моих!

10

Корпус Меншикова, отправив гродненскую пехоту в тыл, расположился на биваках под городом Острогом. Наступил черед ремонтеров и оружейников. По киевскому шляху тянулись обозы с амуницией, палашами и фузеями, топали новобранские капральства, а в обгон — степью — летели табуны лошадей. Стояла середина знойного украинского лета.

К питерцам забрел гость, ингерманландец, покуривая трубку и похохатывая, рассказывал:

— Это… когда государь еще в Полоцке останавливался. Напросилась к нему дворянка смоленская, с челобитьем. Хотела пасть в ноги, удержали: мол, не велено… Петр Алексеевич вопрошает, от карт поворотясь: «Ну, старая, в чем претензия?» Она: «Батюшка, светлый царь, помоги управу найти на Иванку, ест поедом господина свово. Мой-то малосилок, а ён под матицу выпер!» — «Что-то не пойму, — государь в ответ. — Он кто — Иванка сей?» — «Да мамич, из дворовых, молочный брат Васеньке моему. Слезно плачется в кажном письме: спаси, маменька, погибаю через холопа…» — «Какой полк?» — «Чево?» — «Полк, спрашиваю, какой, глухая тетеря?» — «Графский, вроде бы… ирг… инг…» — «По всему, в Ингерманландском. Привесть немедленно!» Приводят. Ванька в капралах, за Дерпт, Васенька-недоросль у него под рукой. Ну как водится, строгий спрос: «Говорят, господина своего сводишь на нет. Чем он перед тобой провинился?» — «Неслух, герр бомбардир-капитан: от стрельб увиливает, конного строя не знает!» — «Как же ты его вразумляешь-то?» — «Да просто…» — «А все-таки?» Ваньке некуда деться, показал: сперва тростью повдоль спины, потом свалил и — пинкарями, пинкарями… Петр Алексеич подумал, дернул этак плечиком и говорит: «Вот, камрады, судите сами: млеко из одной чаши пили, а выросли — небо и земля… Езжай домой, старая, не то, боюсь, он и тебя прибьет, мамич-то!»

Драгуны рассмеялись.

— А не врешь? — усомнился было Митрий Онуфриев.

— Истинный крест, братцы! — заверил гость. — На часах стоял у шатра: и видел, и слышал…

Ингерманландец навострился в сторону, где перед строем в некрашеной сермяге вышагивал коротконогий человек с алебардой, зычно втолковывал что-то.

— Ваш?

Питерцы враз ухмыльнулись.

— Свечин, рейтарский сын. В каптенармусы нониче вылез, вот и прыгает.

— А почему — знаете? Перстеньком кой-кому поклонился, — подмигнул курносенький драгун.

Митрий всмотрелся из-под руки.

— Никак он моих мальцов допекает? Ну я ж его сейчас пугану!

Свечин, поигрывая начищенным до блеска топорцом, знай донимал новобранцев. Те испуганно слушали, раскрыв рты.

— Эй ты, крайний, скажи: кто я есть таков?

— Господин кар… капсенармус…

— Капитан-де-армус, балда! Начальство свое не ведаешь… Ну а чем занимаюсь?

— При обозе, стало быть… — бормотал рекрут. — О патронах забота, о палатках…

— О подштанниках после носки! — в тон ему присказал Митрий, подходя вместе с другими.

— При ком позоришь, ефрейтор? При сосунках? — окрысился новоявленный каптенармус.

— Невелика потеря. Один вопрос имеется: когда ж ты в капитаны выпер? А мы думали: обыкновенный вошкодав!

Новобранцы несмело прыснули. Свечин стал краснее вареного рака.

— Ну с-сволочь монастырская…

Митрий быстро повернулся к своему капральству.

— Как он вашего командира окрестил? Сволочью, я не ослышался? В ружжо, «племянники»!

Новобранцы вмиг исполнили приказ, и неизвестно, чем кончилась бы эта сцена, не всклубись вдруг пылища во весь окоем и не появись генеральская охота.

— Смирно!