Только б жила Россия

— Увы, при моих сержантских достатках?

— Чего ж молчал, не пришел ко мне?

Кикин, извиваясь, отчаянным голосом:

— С пустыми-то руками? Да и вперегиб не умею, беда моя…

— Ах, как мы живем, как живем? Зуб за зуб, наветы, подкопы… — Меншиков горестно причмокнул, облокотился о стол. — Я тут гадал, кого б на помощь адмиралтейцу послать, в Парадиз? А умелец — вот он. И фортификацию знаешь, и флот как таковой. Короче, готовься!

«Совесть-то еще не вовсе съел!» — отметил Кикин, рассыпаясь в благодарностях.

— Ерунда! Для друга я что угодно сотворю! Слышь, не позвать ли песенников? Они у меня голосистые.

— С ног падаю, ты уж не взыщи, тезка. Притом, и твоей милости спозаранок в Киев ехать.

Меншиков повздыхал, выстукивая пальцами. Навязалась эта свадьба на его голову — и когда? В кои-то веки — корпус под рукой, и неприятель в ослабленном виде. Не исполню задуманного, суди меня канат… Может, просить Катеньку об отсрочке? Ох, тут она не заступница.

Кикин брел вслед камердинеру со свечой, грудь снова и снова распирало темненькое. Крохи бросаешь? Ладно, примем, чтоб в последних не быть, а там поглядим. Авось и мы к свету вырвемся, но не у твоих стремян, совсем иначе…

Отослав слугу, он долго топтался посреди покоя. Наискось — после анисовой и меда — плыли стены, убранные шпалерами, гнутая венская мебель, расписной потолок…

«Дело плохо — стал указчиком Аноха… Облукавил всех и вся!» — взметывалось яростно-пьяное. Успел в губернаторы выйти, чины генеральские огрести, орденами и гербами обзавестись играючи… За какое такое? Чем приворожил судьбу сей певчий? Темнотой беспросветной, наглостью? Ну сочинил машкерадный бой, ну въехал где-то в линии свейские, ну с горсткой себе подобных влез в пролом шлиссельбургской стены… Вдруг — стараньем Петра Алексеевича! — высигнуло шляхетство литовское, Алексашкиными предками якобы носимое, последовал о том громкий указ… А он, Кикин, столбовой дворянин, исколесил полсвета, пять наук одолел, с четырьмя языками спознался, и все как в прорву, для дяденьки… Сержант в семьсот первом, третьем, таковой и в нонешнем — семьсот шестом… Доколе?

И тут полногласно заговорило то, что всячески сдерживал, подавлял, загонял в глубину… Чьей волей прохвост поднят ввысь? Будет ли конец произволу сатанинскому?.. Терпенье?! Пусть оно останется уделом тяглового скота о двух ногах! Он, Кикин, долго ждать не намерен!

В памяти возник царевич Алексей, с его глухим, упорным неприятием крутых отцовских начинаний… Не здесь ли твоя судьба, сержант, не он ли тот журавль в небе — сей слезливо-упрямый отрок?

Восемь дней спустя русский кавалерийский корпус, подкрепленный казаками и калмыками, двинулся в великопольские пределы.

12

— Атаковать! — отчеканил Родион Боур.

— И немедля, — присовокупил Волконский, взглядывая на Василия Кочубея. Наказной атаман согласно кивнул бритой головой.

В шатер быстро вошел Бартенев, и по его лицу Александр Данилович понял — стряслось что-то на редкость неприятное.

— Шляхтич из Варшавы приехал час тому. Есть слух о перемирии саксонских министров с Карлом.

— Как, помимо короля Августа? Быть сего не может! — усомнился Меншиков. — Ведь с нами он, здесь, и готов сражаться!

— Ой, так ли? — ввернул Григорий Волконский. — Без оглядки ни на шаг.

— Ничего мудреного — разгром при Клиссове и Фрауштадте у саксонцев в печенках засел.

— А с Паткулем никакой ясности? — поинтересовался Боур. — По-прежнему под арестом?

— Схвачен саксонцами за какие-то денежные неисправности, а в чем они — лишь богу известно… — сказал Волконский. — Как-никак российский посол. На чью особу замахиваются, подумали?

Александр Данилович походил на шатру, досадливо кусая губы.

— Ты прав: терпеть нельзя ни в коем разе. Эй, коня!

Путь к ставке Августа лежал через польско-саксонский лагерь. Вокруг огней мрачновато сидели жолнеры и кнехты: вдрызг оборванные, отощавшие, кое-как вооруженные.

— Подрастряслись, от свеев бегаючи…

— Ну есть и добрые полки. Гетмана Синявского, к примеру. Да и дрезденские гусары куда опрятнее выглядят! — переговаривались Волконский и Боур.

Меншиков, затаенно улыбаясь, думал свое… А ловко генерала Мардефельда обштопали! Стоял день-другой-третий, весь внимание к казачьим и калмыцким наездникам, гарцующим вдоль реки. Ладно. Мы переправляемся выше, под городом Калишем, берем левый фланг, — швед ни с места, будто кол проглотил. Когда же мы, довернув, зашли со спины, а Синявский пересек дорогу справа, — вражеский командир обеспокоился, ан поздно! Теперь ему принимай сражение или капитулируй, одно из двух!

…Вот и загородный панский дом, где остановился Август. Русских ввели в залу. Король обедал, как всегда в гордом одиночестве, а перед ним — подковой — восседали кавалеры и дамы, любуясь прытью отменных Августовых челюстей. Александра Даниловича при виде таких трапез неизменно продирала оторопь: трескай, но и о других не забывай!

Король увидел русского командующего, утер полные губы салфеткой, встав, пригласил в кабинет.