Только б жила Россия

Впереди, с притороченной у седла дикой козой, скакал Меншиков в розовой рубашке, за ним — генералы Рен, Боур, Волконский, малороссийские полковники Василий Кочубей и Иван Искра. Кавалькада свернула влево, к лагерю казачьего войска, подле гетманского шатра, увенчанного хвостатым бунчуком, остановилась.

— Пойдет пир горой, у гетмана чего-чего нету! — с завистью обронил курносенький драгун.

— До пира ли? — возразил ингерманландец. — Слух есть: казаки вертаются по домам… Вру, не все. Кочубеев отряд едет вместе с нами.

— А куда, дяденька? — ветрел в разговор кто-то из рекрут.

— На кудыкину гору! — Ингерманландец вгляделся в осадистый, прокаленный зноем Острожский замок, многозначительно повел бровью. — А ведь фастовский полковник Палий тут сидел под ляхом, смекаете?

— Подвалы ого-го! — присказал курносенький. — На века строились. Угодил — конец.

— И все-таки ушел, полковник-то. Односумы фастовские подсобили. Раз — и готово!

— Где же он теперь?

— Где, где… — Ингерманландец огляделся по сторонам. — Кажись, в Енисейске, если не далее.

— Пошто, дяденька? — ахнули новобранцы, теснясь гурьбой.

— Свею передался Палий ваш! — с неприязнью вставил каптенармус Свечин.

Ингерманландец опустил очи долу.

— Мне другое сказывали, те же фастовские: за народ болел душой, ни панам, ни гетманцам не давал спуску. А у них когти вострее, ухватили в один распрекрасный час.

— А верно… Кочубей-то, говорят, с молотобойца начинал? — задумчиво проговорил Митрий Онуфриев.

— Во-во, в сельской кузне. А ныне — генеральный судия, походный атаман! — подтвердил гость.

Шлях снова запестрел пылью, и мимо вскачь пронеслась карета, в окне мелькнуло бледное тонкогубое лицо под зеленой гвардейской треуголкой.

— Кульер до командующего, — определил ингерманландец. — Лошади приморенные, знать, гнал всю ночь, Как думаешь, Митрий?

— Видно, скоро в путь и нам.

— Свей-то далеко, дяденька? Сюда не нагрянет? — обеспокоенно зашумели новобранцы.

— Смотря кто. Карлус аж в Саксонию ушагал, злато-серебро взыскивая. Ну а перед нами — Потоцкий, оба Сапеги, корпусной вояка Мардефельд.

Гетман Мазепа принимал гостей, Меншиков и его свита уселись кто где — на войлоках, седлах, туго набитых торбах, и тотчас молоденькие казаки поднесли им по ковшу медово-пряной запеканки.

— За все доброе, пан гетман! — возгласил Меншиков.

— Будемо здоровы, Ляксандро Данилыч!

Выпили, налегли на копченую и иную снедь.

Меншиков присмотрелся к Мазепе, — вид куда как не авантажный! — весело подковырнул:

— Пани Дульская, маменька князей Вишневецких, погляжу, вгоняет в пот?

Побагровела сизая лысина, метнулся сторожкий взгляд рысьих глаз, но мгновенье — и под сивыми польскими усами гетмана заиграла приветливая улыбка.

— Ни, Ляксандро Данилыч, ни! Той особе впору пан побойчее, вроде вас…

— Ну-ну, говорил. А кто все вечера от нее не выходит? Кому она оркестры преподносит в дар? Ой, греховодник! — шутя грозил пальцем Меншиков.

— Та ни! Посижу годыну-другу, и в кош, в кош, до хохлов своих…

Вошел Бартенев, наклонился к Меншикову, шепнул несколько слов, тот сразу посерьезнел.

— Что ж, господин гетман, отделяй мне полки покрепче, остальной силой арш-арш к Киеву, как предписано. Притомились казаки… — А про себя подумал: «Притомились от грабительств, возы-то полны-полнехоньки. Жалобы, жалобы, жалобы веером! Некий шляхтич отписывает: полковник-де Танский в одной его деревне забрал семнадцать коней, среди них аргамака, да взял червонец и восемь талеров битых, а в другом сельце тот же хват отнял двенадцать коней… Этак они мне всю Польшу врагами сделают! Неспроста мин херц напоминал: особливо-де за казаками смотреть, чтоб никакого разору не было. А как уследишь? По всей Галичине загонами рассыпались… Нет, хватит мне кочубеевых полков, а прочие — по домам!»

Задумался и гетман, теребя ус.

— Хочу мовить о новых вражьих посулах, ваше сиятельство, — затрудненно проговорил он.

— Как, сызнова? Когда ж они угомонятся?

— Бог знае, пан генерал. Посланного велев схватить и на дыбу, а письмо — ось воно, ты уж, Ляксандро Данилыч, сам его царскому величеству передай.

— Что, и прежде случалось? — простодушно удивился Боур.

— Ох! Сперва подбивав клинья Собесский, потом — крымский хан, раскольники-бедолаги с Дону. Теперь ось — круль шведский и его лжебрат Станислав Лещ… — Гетман скрипнул зубами. — И чого навязалысь? Малороссия желае быть вирной тильки одному государю… Нет — знов!

«Там — акции неприятельские, с ними ясно. А вот есть и навет! — мелькнуло у Меншикова. — Причем замахнулись те, о ком никогда не подумаешь… — Он вкось оглядел нахохленно-суровых Кочубея и Искру. — Вожжа под хвост попала, дурь пальцем воззвала? Э-э, разбирайтесь-ка в сих сварах сами. Без нас!»

Он поднялся.

— Ну, хозяин, спасибо за угощенье. Посидел бы еще, да Кикин примчал. Поди, что-то срочное.

— Дуже гарный хлопец. Поклон ему поясной.

11

Едва Кикин успел отдохнуть после дороги, его потребовали к Александру Даниловичу. Тот, одетый в красный, золотыми разводами халат, томно привстал с дивана.

— А, друг Саша, сколько лет и зим, — приветствовал он Кикина. — С чем явился?