Только б жила Россия

— Хорошо, согласен! Только прошу дать реверс:[8] ежели в течение десяти недель не последует Карлусово согласие на возврат русских, кои в темницах маются, Мардефельд с Потоцким и прочими возвращаются ко мне!

Август просиял.

— Реверс? Извольте… Принцен, перо и бумагу!

14

И летел зимними украинскими дорогами черный возок, и стонал в полудреме царевич Алексей, притиснутый к стенке, и с Петровых губ срывалось горькое:

— Где пленные шведы и сапежинцы? У Карлуса. Где сам Август Фридерик? Там же, с перебитой хребтиной… Эх, Алешенька, Алешка, война теперь на одних нас будет… На одних нас!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Кареты, сопутствуемые капральствами драгун, длинной вереницей съезжали с пологого, в соснах, взгорья, скучивались над берегом. Первыми спрыгнули на яркий весенний покров малолетние дочери царя Ивана и царицы Прасковьи, застрекотали звонко, следом сошли поддерживаемые под локоток вдовствующие царицы Прасковья Феодоровна и Марфа Матвеевна, царевны Наталья, Марья и Федосья с наследником Алексеем, ближние боярыни и княгини.

Внизу пролег широкий светлый плес, посреди которого вставали стены и башни замка. Правее, сквозь туман, угадывалась еще вода, более просторная, сливающаяся с бурым, вскосмаченным небом. Тихо, пустынно было на реке, лишь одинокий парусный бот крутыми галсами скользил мимо.

Царицу Прасковью Феодоровну обступили дочери, затормошили с разных сторон.

— Ма-а-ам, а почему никого нету? Ма-а-ам!

— Поиграйте в куклы, чада милые… — Царица вопрошающе повернулась к золовке Наталье Алексеевне, но та и сама была озадачена. Братец повелел двору ехать шлиссельбургской дорогой и не встретил… Что случилось? Занемог, как позалетось, аль удержали дела наиспешные?

— А крестов по угору, крестов… Мнится, девы, тамо и заночуем! — подала визгливый голос царевна Марья, а попросту Машка Милославская, дочь царя Алексея Михайловича от его первой жены. Простоватая Федосья, ее единоутробная сестра, отозвалась надтреснутым смешком.

— Помолчали бы, — осадила их Наталья Алексеевна, косясь на иностранцев.

Говор утих. Суденышко, что бежало неподалеку, повернуло, оглушительно хлопая парусом, врезалось в песчаный приплесок.

— Кто-то идет… Поди, с вестью! — боярыня Мясная, неизменная спутница Натальи Алексеевны, подобрала пышные юбки, притопнула ногой. — Эй, любезный, поскорее, поскорее!

От реки вышагивал как на ходулях матрос не матрос, шкипер не шкипер — в кожаной зюйдвестке, в красной голландской куртке и таких же штанах, с кортиком на боку. Наталья Алексеевна пригляделась, ахнула, словно гонимая ветром сорвалась встречь.

— Петенька…

И вскинула тонкие руки, — благо росточком не наказал господь, — прижалась крепко, попадая губами то в худую загорелую шею, то в подбородок, то в прокуренно-горькие усы.

— Здравствуй, сестренка, на множество лет, — рокотал Петр, сам донельзя растроганный. — А чего бледна? Иль притомила духота материковая? Ну ижорский простор вмиг румянцем напоит!

Он походя кивнул Марье и Федосье, по-свойски расцеловался с вдовствующими царицами, повел плечом:

— А где сынишко мой? А где свет Ивановны? Ба-а, реверанс-то каков, чисто парижский! — И тихо добавил Прасковье Феодоровне: — Ты средь немногих, кто понимает меня… Спасибо!

Наследник и маленькие гостьи не отрывали глаз от черноголового арапчонка, одетого матросом: он стоял за царем, держа наготове кисет и пенковую трубку.

— Мой крестник, Абрам Петрович Ганнибал, прошу любить и жаловать! — весело поведал Петр, и Марья с Федосьей тайком отплюнулись.

Вперед выступили посланники, прибывшие на север вместе со двором: Чарльз Витворт, Генрих ван дер Гульст, Иоганн Кайзерлинг, датчанин Георг Грундт, венгр Талаба, резидент гетмана Синявского Тоуш. Петр поклонился им размашисто, спросил у одного-другого о здравии, хотел что-то сказать Витворту и передумал в последний миг. Любезная готовность бритта пропала впустую.

Затем подвалили бояре. Все-таки немного пообтесались, черти лысые, не перли, как бывало, к государевой руке, отшвыривая дипломатический корпус.

Не угомонился, пожалуй, лишь дядечка, Лев Кириллович Нарышкин, лицом и фигурой удивительно схожий с племянником, если не считать длинного, лилово-сизого носа. В нетерпении растолкал ближних, присунулся трепетно, пустил мутную слезу.

— С позалетось не виделись, шутка ли… То Воронеж, то Лифляндия, то Ингрия, а до нас ни ногой. Поди, запамятовал, где и матерь Белокаменная стоит! — И внезапно потускнел, сгорбил плечи. — Тоска заела, Петруша, не у дел какой уж год. Приму любой паршивенький приказ, повели только…

«Не на Посольский ли нацелился по старой памяти? — посуровел Петр. — Нет, шалишь. Всякому овощу свое время!»

— Отдыхай, заслужил… — скороговоркой молвил он и обратился к Ромодановскому: — А ты почто в усторонье, как неприкаянный?

— Успею, Петр Алексеевич, мое не уйдет, — произнес князь-кесарь, спокойно-усмешливо посматривая из-под косматых пегих бровищ.

— Кочубей с Искрой в Орше, правда ай нет? — спросил Петр.

— Сами пожаловали, без проволочек.

— Ну сей изгиб еще расследовать надо… Запираются-то как и прежде?