Только б жила Россия

Стоило покинуть шалаш, отойти на несколько саженей, и обступила непроглядная тьма, и с утроенной силой забесновался лютый северный ветер. Земля под ногами теперь не чавкала, не порскала грязью, как в сумерках, а прямо-таки хрупала, скованная шершавым ледком. На короткие мгновенья вырубился месяц, рассеял вокруг мертвенно-бледный свет, и стужа оттого как бы сгустилась еще круче. «Бр-р-р, ай да сентябрек, в рот ему дышло… Этак, чего доброго, и снег запестреет!» — подумал Титов, шатко спускаясь к ручью.

Сон пристиг внезапно, враз, играючи поднял над взгорьем в россыпи кавалерийских биваков, с гулом вынес к Исконе… Ты ли, реченька, ты ли, долгожданная? Она и есть. Вьет ласковые кольца луговиной, играет лазурью, а поодаль, в травах, пасется тонконогий Серко… Учуял, стригунок милый! Навострил длинные уши, взбрыкнул всеми четырьмя, летит стремглав… Прытче, прытче: у солдата твоего и сахар найдется по такому волнительному случаю! Стригунок доверчиво тянется к Савоськиным ладоням и вдруг с фырканьем отскакивает… Что стряслось? Волк ли вспугнул, иль чужак-беглец?

Титов открыл затуманенные очи — перед ним в упор моталась взмыленная лошажья морда, скалилась, норовя ухватить за нос, дальше во мгле вырисовывался крытый шарабан, и кто-то с сильным польским пригнетом спрашивал:

— Цо то? Жолнеж? Счий жолнеж?

Вспыхнуло смолье, из шарабана проворно вылез человек в кунтуше на меху, со шнурами и откидными рукавами, в шапке-конфедератке, при вислых темных усах.

Савоська обнажил клинок, строго подтянулся.

— Стой. Пароль?

— Не вем, беда моя…

— Разберемся. Извольте следовать в лагерь!

— Счий бивак? Русский? — Человек, по виду шляхтич, вгляделся в огни. — Его царска мосць тутай? Порондок! Провадзи, мам до него интерес!

Петр Алексеевич крупными шагами ходил по шатру, яростно кромсал ноготь.

— Говоришь… генерал-губернатор с утра как на левом днепровском берегу? Не врешь?

— Так есть, вашмосць! — упорствовал шляхтич.

— Сам видел? — побледнев, спросил светлейший.

Пан слегка смутился, потеребил вислые усы.

— Як цей бивак. Ополуднио.

— Допытывались? О чем?

— О дороге на Пропойск, вашмосць. Вчера переправлена последняя фура… Дан роскас — исц вслад за кролем.

Петр мимолетно усмехнулся.

— У поляка и приказ — рассказ! — Он повернул голову на выход. — Эй, кто-нибудь! — влетел Сашка Румянцев, спросонья не попадая в рукав. — Спите, дьяволы? Арендателя ко мне!

Он помедлил над картой, опершись о кулак, рядом затрудненно посапывал встрепанный светлейший. «Ясен волчий ход! — вырывалось у него. — Ясен-понятен!» Чья-то рука откинула полстину, в проеме выросли усатые питерцы с горбоносеньким посередке.

— Подойди сюда! — ткнул пальцем Петр. — Ничего нового не вспомнил? Где Левенгаупт… Ну-ка, повтори!

— Вже, ранко був там…

— А по сю сторону шведа нету?

— Ниц, панове, ниц!

— Брешешь, пся крев! — крикнул шляхтич, наливаясь огнем и делая шаг вперед. — Вашмосць, я его спотыкалем в главной губернаторской ставке. Клянусь богом, то он!

— Точно?

— Готов дать присягу!

Петр перегнулся через стол, навис устрашающей глыбой.

— Н-ну, молчишь? Аль зоб талерами набили? Что ж, и мы в долгу не останемся… Увести!

17

Ухватив теплый левенгауптов след, погоня стремительно кинулась на юго-восток. Опереженье в полтора солдатских перехода, созданное ловким увертом губернатора, таяло как дым, у сельца Долгие Мхи, день спустя, прогремела первая схватка. Правда, была она под вечер, и арьергарду шведов удалось отойти, задержав русский головной отряд перед вздувшейся рытвиной, но чувствовалось — враг далеко не ушел, по рукам и ногам скован тяжкой колесной кладью.

Утром, в Лопатичах, в крайнем домишке мимолетно собрались Меншиков, Брюс, Голицын, Гессен-Дармштадт, кое-кто из бригадиров.

— Консилиум на мальтийский манер отпадает! — бросил Петр, жуя кус хлеба. — Шидловский, ты где? В нескольких словах — с чем вернулись твои чубари.

Полковой изюмцев, юркий, чернявенький, выступил из-за генеральских спин, поведал кратко. Левенгаупт с главными силами стоит сбочь деревни Лесной, учредив крепкий вагенбург, между тем как авангард еще затемно выдвинулся на пропойскую дорогу, имея целью очистить ее от засек и оседлать переправы.

— Фью-фью! — присвистнул Голицын. — Хочет раз — и в дамки.

Светлейший, кутаясь в лисий тулупчик, поднял осунувшееся, бледно-желтое лицо.

— Заслон казачий слабоват… Не укрепить ли его регулярной конницей? Вон, Фастман слева рысит, и доворачивать не надо…

— Ох, раскидаемся! — покачал головой Петр.

— У Адама тыщ семь, так? А при нас — одиннадцать с гаком. Разница? — стоял на своем Меншиков.

— Ладно, будь по-твоему. Фастман, ты уразумел? Не проворонь мосты, пока мы тут управляемся. Спиной ответишь!

Генералы склонились над планом, высматривая подступы к шведской укрепленной позиции. Туда, через густой лес, вели два пути — большак и проселок, идущие в некотором отдалении друг от друга, чтобы у деревни слиться, пристегнув еще и третий, кричевский тракт.

— Адам, как всегда, предусмотрителен, — озабоченно молвил Брюс. — Все дороги в пясть ухватил!

Петр знай сновал прокуренным пальцем по карте.