Только б жила Россия

— А ты ему следовал, когда под Калишем часть конных наземь ссадил и тем верх одержал полный? (Светлейший радостно ухмыльнулся.) Коли откровенно, вся нонешняя затея оттуда проистекла, в несколько измененной конфигурации!

Гулко ударили пушки, укрытые в шведском обозе, ядра — пока с недолетом — взбороздили луговину. Русским ждать было недосуг, — подшагали чуть ли не вплотную, выдали ответные всплески ружейного и пушечного огня. Баталия началась…

— Уррр-рра-а-а! Сеегер![13] — взмыло вперехлест исторгнутое сотнями глоток.

Первый натиск преображенской и семеновской гвардии попятил шведов к лесу, но многоопытный Левенгаупт не растерялся, ввел в дело новые каре, остановил порыв темно-зеленой пехоты, кое-где потеснил ее. «Уррр-рра-а-аа-а!» Накат шел за откатом, в тыл вереницами понесли раненых, князь Михайла Голицын с непокрытой головой рысил туда-сюда, вновь и вновь устраивал плутонги. «Мать-богородица, сколько ж их?» — думалось Петру. Огрызаются, контратакуют остервенело, выкашивают капральства до единого бойца.

Как быть, чем унять Адамову прыть? Черкас и татар напустить с флангов? Ох, преждевременно. Да и тот едва ль не предусмотрел наезд боковой. Авангардия у него целехонькая, о том помни! Может, собрать стволы в центре, за «потешными», располосовать неприятельский вагенбург? Однако, как ни собирай, а двадцать жерл и есть двадцать, супротив сорока Левенгауптовых. А если… Петр выругался, до того дикой показалась ему собственная мысль.

Из едкого черного дыма, опоясавшего поле, вынесся молодой Гессен-Дермштадт, раскатисто чихнул.

— Будь здоров. Что у вас, по праву руку?

— Трудно, государь. Отбито пять контратак…

— Прут на чистое? Гнать, всеми силами гнать в дебрь! — крикнул Петр. — Ты понял? Сие… — и едва не сказал было: наш единственный шанс.

Репнин, Гессен и светлейший обалдело переглянулись. Опять восьмерка! Не многовато ли? Воевать на закрытой местности, вопреки всем тактическим канонам? Но если Аникита сидел, спаяв губы, то калишский триумфатор смолчать не мог.

— Средь сосен-то и мы вконец подзапутаемся!

— Там фуллблудс — кура моченая, бесстройное стадо, пойми! А русский солдат с пеленок в лесу, авось не оробеет… Съездим-ка до Брюса, беспокоит меня левый край.

— По-моему, правый куда важнее, — уперся Александр Данилович. — При большаке, от фур накоротке… Главный левенгауптов нерв, анатомически рассуждая.

— Думаешь, он дурак? А ну — от кричевской дороги отполоснет, вгонит в болота? Сил при нем ого-го!

— Да, теорема: одиннадцать супротив шестнадцати!

Ничего нового не поведал и Яков Брюс, выехав навстречу. К региментам Беренбурга, Нилендера, Сакена и прочих знай идет подкрепленье, — лагерь набит солдатьем как тугой мешок! — тверичи, смоленцы и ростовчане то и дело сходятся с неприятелем в рукопашной. Вятичи и кое-какие гренадерские роты пока в запасе, но надолго ли?

— Таем будто воск, Петр Алексеевич, — угрюмо присовокупил генерал Брюс.

— Сшибай с поля! С поля сшибай, и тем самым его перевес начисто накроется!

— Резонно! — просветлел тот.

Меншиков цепко присматривался к легкой батарее, установленной позади шеренг.

— А почему некомплект орудий? Где остальные?

Петр враз ощетинил усы. «Капита-а-а-ан!» Рысью подскочил командир артиллерийской роты, сдернул шляпу, вытянулся.

— Где еще два ствола? Проворонили? Адаму подарили? — гаркнул вне себя Петр, взмахивая нагайкой.

— Н-н-никак нет, — заикаясь, отрапортовал капитан. — В п-первой линии, с м-м-младшим офицером… господин бомбардир!

— Кто велел? За отдачу орудий — знаешь? Голова прочь! Ну-ка, фендрика сюда!

Через минуту подоспел прапорщик Иванов, запыханный, потный, густо подчерненный копотью.

— А-а, это ты… без году неделя! Своевольничаешь?! — снова взбеленился Петр Алексеевич. — Куда выбег, супротив диспозиции? Куда? Враг, он дремать будет? Раз — и в глаз!

Филатыч уловил немой укор батарейного командира: дескать, что же ты, друг любезный? — переступил с ноги на ногу, сказал:

— Так… отсюда мало что узришь… и по своим вкатишь запросто. Вот ребятенки и надумали…

— Ребятенки, м-мать! А ты на кой при них?

— Виноват. Прикажете… ретироваться?

— Погоди, не торопись… — Петр привстал на стременах, вытянул шею, но гарь плотной завесой окутала всю как есть округу, заслонила и своих, и чужих. — Ну-ка, наведаемся поближе, генералы.

Искать громобои долго не пришлось: адский рев, снопы огня, сажа полосами указали прямую дорогу. Расчеты старались. Алое кафтанье подвернуто у колен, треуголки вскинуты молодецки, под ними острый как бритва прищур глаз, а главное — никакой суеты, выверен каждый жест и шаг. «Те ль это «ребятенки», что позавчера орудие утопили? Ухватка-то, ухватка!» — думал Петр.

Звонкий голос командовал:

— Тихо, Павел, не горячись! Пройдут вон к тому кусту — шпарь! Эй, ездовые, уксус подноси!

— Тот, коего грех попутал? Можайский? — угадал Петр.

— Он… — Филатыч скрипнул зубами. — Один ствол палит, второй молчит… Разгар страшенный. Третий раз окатываем!