Только б жила Россия

— Здесь, почти на выходе, просвет и еловый лесок… Что в нем?

— Черкасы мои насквозь пробеглы. Пусто! — заверил Шидловский.

— На Левенгаупта что-то непохоже… дефилей выгодный за так отдавать, — обронил Голицын.

Петр в нетерпении потопал ногой.

— Там будет видно… Поехали! Со мной, проселком, — гвардия, астраханский баталион, полки Троицкий, Владимирский, Нижегородский. У тебя, Данилыч, ингерманландцы, невцы, тверичи, шквадрон именной, смоленцы, ростовчане, конная пехота. Бить единокупно, по флангам, весь мой сказ! — И тихо: — Тебе, может, вперед не соваться, с фиброй твоей, посидеть в тепле?

— Ни в коем разе, мин херц! — встрепенулся Меншиков, сбрасывая тулупчик. — Ни-ни… Прошу.

— Подъем!

Колонны втянулись в лес, потеряли одна другую из вида. Малость, на какую-то толику потеплело, ветер словно запутался в ветвях, и если бы не кипящая серая ветошь над головой, можно было бы подумать, что его нет вовсе. Вился табачный дым, солдатская отрада, вдоль плутонгов летел приглушенный реготок.

Где-то посреди леса, боковой тропой выехал светлейший, ненадолго присоединился к Петру.

— Жив, чертушко?

— С лихоманкой только так… На остуд вали остуд, иначе расслабнешь. Да и не время залеживаться!

— Отсталых нету?

— Какое! Лекарь сказывал — все подранки в строй улепетнули, до единого. Что ж, ругать?

Петр повздыхал растроганно.

— Дождались… Дождались, господин мой товарищ.

— Тьфу-тьфу, не сглазить бы!

Сосновый бор понемногу расступился, открывая слева неширокую поляну, впереди — в полуверсте — засинел зубчатым верхом еловый лесок. Меншиковские роты выплескивались из лесных теснин, беззаботно-весело правили дальше, зеленой, в редких кочках, гладью.

— Может, перестроиться? — заметил Голицын, привстав на стременах. — Неровен час…

Александр Данилович досадливо махнул рукой.

— Пустая проволочка, ей-богу. Нам главное — лесок одолеть быстрее; принять строй успеем после… Ну а подтолкнуть надо, согласен!

Он поскакал наперерез ингерманландцам, чье знамя трепетало впереди.

Вокруг Петра тесно сбились молодые гвардейцы, роняли тихое: «Эка, понеслись… В обгон-то, кажется, Федор Бартенев? Л-ловок!» — и за словами угадывалось: чего ж мы-то как некормленные плетемся, команда будет или нет? Уховерт Румянцев пришпорил дончака, поравнялся с царем.

— Петр Алексеевич, дозвольте анфили… — и не досказал, смолк, стал бледнее полотна. — Там… Там… Батюшки светы!

— Ох, и врежу я тебе, куманек… — сердито начал Петр, отвлекаясь от раздумий, но теперь и сам уловил, какая каша заваривается у леска.

Из-за елей разом — под барабанную дробь — выступили пять-шесть левенгауптовых батальонов, дали залп, со штыками наперевес устремились через кочкарник. Позади сине-голубых всклубился дым, ядро начисто срезало макушку одинокой сосны. Оторопев, не успев развернуться, ингерманландцы покатились назад, к бору, откуда нестройными толпами выезжали невцы и тверичи, подпираемые легкой артиллерией. Сутолока, треск оглобель и постромок, рев, матерная брань…

В круговерти людей, коней и повозок метался светлейший в алой епанче, лупил солдат нагайкой, остервенело кричал. Ор возымел-таки действие: ингерманландцы приостановились, вытянули ломаную шеренгу, огнем осадили шведов, напиравших в лоб. Минута-другая, и алая епанча неслась уже краем поля, ведя в контратаку желтокафтанный именной шквадрон…

— Здорово! — Петр просиял и тут же свел брови. — Только бы не влопались вдругорядь… Гляньте!

Левое крыло сине-голубых продолжало наступать, норовя обойти стесненную колонну русских.

— Идут как на плацу… Или нас не видят? — прозвучал голицынский голос. — Не напомнить ли?

Петр огляделся: гвардия стояла за ним, подтянутая чуть ли не до последнего капральства, сбоку проворно строились астраханцы.

— Да, пора! Веди, Михайло, семеновцев, смыкайся с левой колонной, а я и преображенцы — во фланг. Впе-ре-о-о-од!

Лавина «потешных», скрытая кустами, обрушилась на левенгауптовы линии, отполоснув какую-то их часть, погнала наискось к еловому перелесью. Но центр шведской пехоты держался стойко. В считанные мгновенья переменил фрунт, раскатился густой пальбой, — преображенцы, осыпанные роем пуль, не повернули, и посреди поляны закипела рукопашная схватка.

Принимая и нанося удары шпагой, Петр повел глазами влево, похолодел. Спешенные ингерманландские роты, увлеченные первым успехом, действуя враскидку, проворонили кинжальный рейтарский бросок, расступились, и шведы в упор насели на артиллерийский обоз, невесть как въехавший в самое пекло.

«Передряги — мой крест!» — мелькнуло в мыслях у Петра. Прорываясь со своими гвардейцами к обозу, он видел: какой-то малютка-ездовой топчется поверх зелейного палуба, неумело сует копьем, отгоняя прытких всадников. Одного все-таки зацепил, и не просто, а знаменосца, леший побери! Тот вскрикнул, выронил клинок, запрокинулся навзничь, — древко ротного штандарта мигом очутилось в руках ездового.

— Так их, солдат!

Малютка запальчиво утер сопли, поднял голову, и Петр узнал в нем высокородного князя Репнина.

— Аникита Иваныч, ты? — сказал он удивленно и закачался в седле от гулкого смеха.