Только хорошие индейцы

Убедившись, что оно не заряжено, он дважды передергивает затвор, вскидывает к плечу, словно целится в добычу, и из всех мест в темноте, куда он мог бы направить ствол, он целится прямо в тебя, в твою голову, она все еще повернута в сторону, и только правый глаз смотрит на него вдоль ствола этого ружья.

Даже не успев подумать – именно так и нужно поступать, когда в тебя целится охотник, – ты отскакиваешь назад.

И все же он замечает… не тебя, а твое движение. Некий намек.

Он опускает ружье, вглядывается в ночь.

– Джолин? – зовет он. – Это ты, девочка?

Не получив ответа, он растягивает губы и издает резкий свист, дважды хлопает по штанине джинсов.

Но ты не собака.

Более того… собак здесь нет. Больше нет.

Он ставит на место ружье, все время всматриваясь в темноту. Двигаясь в основном на ощупь, он вытаскивает из кучи три длинных щепки и сует их в угли. Через несколько мгновений одна из них загорается, а потом ярким оранжевым пламенем загораются и остальные.

Виктор стоит перед костром, его темный охотничий силуэт все еще всматривается в темноту, он снова взял в руки ружье, будто подчиняясь рефлексу, и держит его наискосок, низко опустив дуло.

Из потельни раздается еще один возглас «хо», на этот раз от Натана – в первый раз именно он требует поддать жару.

Виктор всматривается в темноту, потом в конце концов отворачивается, берет вместо ружья лопату, вставляет ее лезвие под горящие поленья и извлекает оттуда камень. Встряхивает лопату, с нее сыплются пепел и угли, перехватывает ручку повыше левой рукой в перчатке и идет боком к потельне.

Виктор стучит ногой по клапану, клапан приподнимается на блестящей серебристой подпорке и остается приподнятым. Внутри он видит три мокрых лица, каждое уже выглядит обессиленным. Вываливает следующую порцию раскаленных камней, и только успевает вынуть лопату из потельни, когда одна из лошадей издает ржание, такое громкое, что больше похоже на вопль. Виктор так сильно вздрагивает, и мог бы уронить горящий камень, если бы на лопате еще что-нибудь оставалось, но это же просто глупая лошадь.

И все-таки Виктор вглядывается в окружающую ночь, его глаза шарят по темноте, пытаясь рассмотреть чью-то фигуру.

Если бы у него хватило ума, если бы он прислушался к лошадям, его бы уже здесь не было.

А ты бы не ушла, ты бы не смогла.

Ты стоишь над своим теленком до тех пор, пока можешь устоять на ногах, а потом стараешься упасть так, чтобы твое тело его прикрывало. А потом возвращаешься десять лет спустя и стоишь у самой границы света от костра, твои пальцы на опущенных руках сжимаются и разжимаются, а глаза почти не моргают.

Он также не может бросить своего детеныша, как и ты.

И теперь он выходит из своей машины с фонариком. Луч света вонзается в окружающую темноту.

Ты распластываешься на земле, позволяешь жару опалить тебе спину.

Но он все равно знает. Ты ощущаешь по запаху пистолета у его бедра. А теперь его тошнотворный маслянистый привкус у него в руке.

– Давай, выходи! – кричит он, его слова катятся в темноту и уходят в никуда.

Лошади еще раз его предупреждают, их предостережение звучит так ясно, так настойчиво, так просто и понятно.

Он получил свой шанс. Сам виноват, ему не следовало приезжать сюда.

Теперь луч света рывками освещает пространство позади прицепа: пройдет два шага, осветит фонарем все вокруг, потом снова рывок вперед, повторение.

Когда он сворачивает за угол, ты можешь наконец выйти в колеблющийся свет от костра. Бело-коричневая лошадь, выражающая свои мысли понятнее остальных, топает копытами, кивает, трясет головой.

Ты точно так же киваешь ей в ответ.

Те двое, которые тебе нужны, голые и беспомощные сидят в трех шагах от тебя, в потельне.

Гэбриел Кросс Ганз, Кассиди Видит Вапити. Единственные двое, оставшиеся в живых после того снежного дня.

Но ты не хочешь, чтобы тебе опять прострелили спину. Ты до сих пор чувствуешь боль после того раза, тебе не нужно, чтобы этот папаша выстрелом разворотил эту дыру снова, раньше, чем ты закончишь.

Когда он заходит за прицеп, ты идешь за ним, прямо по дорожке из запаха, все еще кружащегося в воздухе, такого заметного, что ты не упустила бы его даже с закрытыми глазами. Однако ты предусмотрительно держишься подальше от прицепа, чтобы он не смог пригвоздить тебя к нему внезапным потоком желтого света. Прицеп это не поезд, с грохотом проносящийся мимо, загоняющий тебя в ловушку, но он может им стать.

Когда он подкрадывается к сортиру, за которым, как он уверен, ты прячешься, мышцы на твоих ногах сжимаются, чтобы ты могла…

Он поводит лучом вокруг себя и заставляет тебя застыть в его сиянии, а твой мозг отключается в этом ярком свете.

– Что… кто? – спрашивает он и прячет пистолет обратно в кобуру на талии. – Ты хочешь довести меня до инфаркта, Джолин?

Это ее рубашку и штаны ты стянула с веревки.

– Джолин, – произносишь ты надтреснутым голосом, которым не привыкла пользоваться.

Вы оба оглядываетесь на звук, ворвавшийся в этот момент.

Грузовик, со скрипом поднимающийся по дороге?