Только море вокруг

— Идут! — у Ефима Борисовича сорвался голос. А капитан повернулся к нему, чуть громче, чем нужно, приказал:

— Вельбот принять на борт! По местам стоять, к съемке с якоря приготовиться!

Десять минут спустя вельбот оторвался от воды и на шлюпталях плавно поплыл наверх, на свое место. Коля стоял в нем, мутными от пережитого недавно глазами глядя на ожидающих моряков. Привалившись к борту окровавленной головой, сидел Иглин. А на носу вельбота, широко раскинув руки, уставился в хмурое небо уже остекленевшими глазами бывший кочегар Коровяченко, которому на этот раз не удалось уйти…

Глава седьмая

Это произошло в ночь на пятые сутки перехода союзного конвоя из Англии.

Строжайшее соблюдение светомаскировки — основной закон конвоя. Ведь достаточно огонька папиросы на мостике или спардеке, чтобы демаскировать весь караван. И вот нашелся же беспечный оболтус, которого даже возможный расстрел не страшит. Или это не беспечность?

Лагутин, стоявший «собачью» вахту, обратил внимание на то, что между часом и двумя на одном из американских транспортов мигает свет — с пятнадцатиминутными промежутками между вспышками. Будто кто-то на корабле то откроет на миг дверь в освещенное помещение, то случайно поднимет заглушку на иллюминаторе.

Нет, это не беспечность. Лагутин вызвал на мостик капитана, доложил ему о замеченных вспышках света.

— Понимаете, точно между часом и двумя, когда почти все спят… Я по хронометру засек: пятнадцать минут — вспышка, еще пятнадцать — вторая, и так три раза. Готов любое пари держать, что это не случайно.

— Думаешь?

— Уверен! Наверняка действует, сволочь, знает, что за кормой у него только мы. Вот и мигает. Пока, мол, флагману сообщим — ведь радиорубка-то опечатана, — пока командор выяснит, на каком транспорте свет, а тем временем…

— А тем временем немцы именно нас и стукнут торпедой. Ты это хочешь сказать?

— Определенно! Мы же концевым идем, замыкающим. Кому, как не нам, первая торпеда?

Маркевич помолчал, подумал.

— Ладно, — согласился он, — завтра проверим.

И в следующую ночь на мостик пришли не только Лагутин и Маркевич, но и Носиков, и старший механик Симаков. Стояли, поднятыми воротниками шинелей прикрывая лица от морозного бокового ветра, вполголоса перебрасывались случайными фразами, а сами не спускали глаз с темноты впереди, где скорее угадывались, чем различались корабли конвоя, идущие в походном строю.

Через каждые три минуты матрос в руле перекладывал штурвал на два градуса влево, еще через три — вправо, и так все время.

Так же действовали рулевые на остальных транспортах, на кораблях охранения, и караван точно двигался изломанным зигзагообразным курсом, лишающим подводные лодки противника возможностей прицельной стрельбы торпедами.

С поверхности моря тянуло холодом, соленым запахом йода и уже близких льдов. Время от времени там, у самого борта, смутно обрисовывались белые гребни волн. «Не очень приятно было бы сейчас искупаться», — подумал Маркевич и почувствовал, как мелкие мурашки озноба рассыпались по спине. Симаков сказал, засовывая руки в рукава шинели:

— Подумать только, что несколько дней назад мы в Англии ходили в одних костюмах!

— А Архангельск встретит морозом и снегом, — добавил Носиков. — Двина, небось, давно уже замерзла.

Замечание старпома вызвало у всех мысли о доме, о том, что хорошо бы поскорее добраться до Архангельска, где «Коммунар» не бывал уже без малого два месяца.

И вдруг Лагутин вскрикнул:

— Вот! Видали?

— Точно! — подхватил Григорий Никанорович и выругался: — Светит, зараза ему в бок.

— Такое за десяток миль нельзя не заметить, если знаешь, что он будет светить, — проворчал Ефим Борисович.

— Вот так же и вчера, — еще раз напомнил Семен.

Маркевич мысленно прикинул угол, под которым мог быть заметен светлый, врезанный в черную стену ночи квадрат, на долю секунды мелькнувший впереди. Представил крутые повороты и короткие отрезки прямого пути, складывающиеся в бесконечную изломанную линию. Свет появился в тот миг, когда конвой совершал маневр «лево все вдруг», а значит, виден был в очень узком секторе, где в это мгновение как раз находился «Коммунар». Правее или левее метров на двадцать — тридцать вспышка не видна. Немудрено, что замыкающий караван американский крейсер противовоздушной обороны ничего не замечает: в момент поворота «лево все вдруг» он оказывается кабельтовых в полутора от прямой оси основного курса, а туда свет не доходит. Значит, виден он только в «Коммунара», и Лагутин прав, говоря, что неизвестный сигнальщик привлекает внимание вражеских подводников именно к советскому судну. Да, штурман прав…

Стало так, как всегда в минуту опасности: закололо в кончиках пальцев, затылок сдавило тисками. Обращаясь к вахтенному штурману, Маркевич полувопросительно сказал:

— Значит, ровно пятнадцать минут между вспышками…

— Точно! Проверьте сами.

— Так, так… Пять левых поворотов, и следующая… Потом еще через пять поворотов… Сколько минут прошло после первой?

— Тринадцать.

— Ясно! — и рулевому в рубку, через раскрытое окно: — Кладите лево руля не через две, а через две с половиной минуты!