Только море вокруг

— Отвечайте: «Ясно вижу!» — приказал Маркевич сигнальщику. И, повернувшись к друзьям, собравшимся на мостик, с веселым смехом добавил: — Тэ-че-ка! Больше сигналить не будет!

* * *

Белое море оказалось настолько забитым тяжелыми зимними льдами, что ледоколу «Ленин» удалось с трудом протолкнуть часть прибывших из Англии транспортов только до бара Северной Двины, до аванпорта Экономия. Остальной караван под охраной союзных боевых кораблей отправился дальше вдоль побережья Кольского полуострова, в Мурманск.

Больше двух месяцев находился «Коммунар» в заграничном рейсе, и все это время команда судна почти ничего не знала о том, что делается на Родине. Слушать московское радио не удавалось: мощные британские передатчики, словно нарочно заглушали его. А газеты, английские, писали о военных действиях на восточном фронте не слишком охотно и скупо.

— Дружба дружбой, — шутил по этому поводу Григорий Никанорович, — а правда, выходит, врозь…

Зато сразу, как только встретились с «Лениным», всестало по-другому. С ледокола на судно передали кипу газет и груду писем. В кают-компании, возле большой карты Европейской части СССР, собрались все свободные от вахты, будто сама карта стала для них совершенно новой, приобрела иной смысл, какого в ней не было вчера.

— Давай, Николай, действуй! — нетерпеливо шурша газетными страницами, потребовал Иглин. — Кто будет читать сводки? Ефим Борисович, вы?

Отмечать на карте синим и красным карандашами положение на фронтах давно уже стало не только правом, но и обязанностью Коли Ушеренко. Каждое утро теребил он радиста, требуя от него самых точных сведений, почерпнутых из сводок Советского Информбюро, и прямо из радиорубки мчался в кают-компанию, к карте. Однако в заграничном плавании радист чаще всего беспомощно разводил руками.

— Разве сквозь этот лай пробьется хоть одно слово? Послушай сам…

И Коля уходил от него недовольный: опять ни одной отметки.

С тем большим нетерпением схватил он свои карандаши сейчас, когда весь обеденный стол покрылся газетами.

— Дядя Ефим, читайте. Да тише же, ничего не слышно!

Моряки сгрудились возле карты, с жадным любопытством следя за карандашами в руках парнишки. Носиков действовал не спеша, обстоятельно и методично, как привык делать все. Начал с газеты за тот октябрьский день, когда «Коммунар» отправлялся в Англию, и, громко читая сводку за сводкой, пошел дальше и дальше, день за днем. В кают-компании наступила особенная, приподнято-торжественная тишина: синяя жила Волги с красным кружком на берегу ее, ощетинившимся такими же красными стрелами, — непобедимым городом-героем — казалась неимоверно далекой от тех мест, где теперь быстро и радостно двигались Колины карандаши. С каждой минутой на карте появлялось больше и больше красных кружков, стрел и полудуг.

— Ох, и дают же наши! — восторженно прошептал Егор Матвеевич Закимовский. — Гляди, гляди: на левый берег Днепра перебросились!

— Больше тысячи километров от твоей Волги! — Не удержался, с размаху хлопнул Иглина ладонью по спине Семен Лагутин.

Петр шикнул на него.

— Не мешай!

А красный цвет продолжал шириться, заливать пестрое поле карты, подминая под себя, отбрасывая дальше и дальше к западу синие отметки — «непреодолимые» валы и неприступные рубежи катящейся вспять гитлеровской армии.

Жадно ловили моряки каждое слово Ефима Борисовича Носиков.

А он с нарастающим волнением, так, что спазмы перехватывал горло, читал об освобождении Киева, об уничтожении коричневой чумы в Днепропетровской, Запорожской областях Советской Украины…

…Маркевич вздрогнул от дружного «ура», донесшегося снизу, из кают-компании.

«Тоже газеты читают, — улыбнулся. — А ведь и наша доля есть во всем этом. Пусть маленькая, а есть. Выходит, не зря мы высаживали десантников на норвежской земле…»

И совсем не таким неудачным показался ему тот сентябрьский десант. Кто знает, были бы теперешние большие удачи, если б не составлялись они из маленьких операций по всей линии фронта, от Баренцева до Черного морей, пусть даже и не всегда заканчивающихся так, как командование планировало их.

«Удачи… А как же у нас в Белоруссии?»

И опять начал рыться в газетах, отыскивая названия родных белорусских городов. Неужели там никаких перемен? Попадались краткие сообщения о боевых действиях белорусских партизан: о взорванных железнодорожных эшелонах противника, о разгромленных гитлеровских гарнизонах. Мелькали цифры партизанских трофеев. Разве узнаешь из них, когда, а главное, где все это происходило? И постепенно возбуждение начало спать, возникло чувство обиды, будто газеты, не желая того, обманывают его в сем-то очень нужном и важном.

Но когда в последних ноябрьских номерах «Правды» появилось набранное крупным шрифтом слово «Гомель» Маркевич соскочил с дивана и чуть не пустился в пляс, размахивая газетой над головой:

— Гомель освобожден!

Больше он не мог оставаться один. Радость гнала его вниз, к людям, и, схватив «Правду», он как был, без шинели и без фуражки, помчался в кают-компанию.

— Где Симаков?

Только сейчас и Закимовский, и Лагутин, и Носиков заметили, что старшего механика нет.