Только море вокруг

— Да! — на этот раз пожатие оказалось отрывистым, нетерпеливым, будто крик радости вырвался из сомкнутых уст старика.

— Человека, который будет ухаживать за вами, мы, конечно, найдем, — спокойнее, как о решенном, закончил Алексей. — Но только было бы лучше, если б эти… наши… — он чуть не произнес вертевшийся на языке резкий эпитет, — не знали, где вы. Да, так было бы и спокойнее, и лучше.

Девочка пододвинула к дивану круглый столик с расставленными на нем фарфоровыми тарелками и двумя чашками, с тонким стаканом в золотом подстаканнике. С нежной грустью наблюдал Маркевич за тем, как хлопочет его восьмилетняя дочурка. «Маленькая хозяйка большого дома», — вспомнилось название одной из книг любимого писателя. Да, маленькая хозяйка, совсем еще крошка, но как же бездушен, холоден и ненавистен этот дом! «Завтра же перевезу их отсюда», — с закипающим озлоблением подумал Алексей и посмотрел на угощения, выставленные дочерью. Посмотрел, — и в который уже раз за недолгое время, что находился здесь, вздохнул с судорожной болью: Несколько тоненьких ломтиков серо-черного, черствого хлеба, что-то вроде торта, испеченного из крупных зерен немолотой пшеницы, пять — шесть карамелек на самом дне глубокой хрустальной вазы. И совсем немного, не больше двухсот граммов, тощей ливерной колбасы на просторном серебряном блюде…

Только чай в стакане был густым, крепким до черноты, но от чая пахло морошкой.

— Почему ты не кушаешь, папа? — спросила Глора, пододвигая к нему тарелочку с куском запеченной пшеницы. — Пей чай, а то остынет.

Алексей взял в рот кусочек — и поперхнулся, насильно заставил себя проглотить, настолько сухим, жестким, царапающим горло оказался он. Но, боясь обидеть дочь поспешил похвалить:

— Ой, какой вкусный торт! Неужели ты сама пекла?

Девочка рассмеялась, совсем по-взрослому всплеснула ладонями.

— Да что ты, папа! Разве это торт? Это котлеты, мы теперь каждый день такие едим. — И как бы извиняясь, виновато опустила глаза. — Больше у нас ничего нет. Хочешь кусочек колбаски? Бери, только дедушке немножко оставь.

— А ты?

— Я не хочу. Сыта. И бабушка…

Она не закончила: в коридоре залился, хаотично задребезжал звонок. Девочка вздрогнула, побледнела, почти с испугом посмотрела на стол.

— Мама, сказала она, — и бабушка. Я открою.

Сиди! — поднялся Алексей со стула. — Сиди, я сам.

«Чего они испугались? Почему так мгновенно потухли, увяли глаза Иеронима Стефановича?»

Теряясь в догадках, он с нарочитой медлительностью вышел из кабинета в неосвещенный коридор, начал нащупывать головку французского замка. Звонок задребезжал нетерпеливее, раздраженнее, и он распахнул наконец дверь.

— Ой, кто здесь? — радостно вскрикнула в темноте Муся. — Витенька, ты?

— Прошу вас, — отступил Алексей, освобождая дорогу.

— Леша? — и невидимые руки обвили его шею. — Лешенька, родной…

С чувством брезгливости он отбросил эти руки, повернулся и ушел в кабинет. Девочка прильнула к деду, то ли надеясь на его защиту, то ли сама защищая его. Пальцы правой руки профессора судорожно сжались в подобие кулака, лихорадочно блестящие глаза не отрываясь и не мигая смотрели на дверь.

Алексей подошел к дивану, замер, тоже повернувшись лицом к двери, и в ту же минуту в комнату ворвалась Маргарита Григорьевна.

— Боже, какое счастье, какая радость! — почти закричала она, протягивая к зятю пухлые, унизанные кольцами и браслетами руки. — Мы так измучились без вас, так изголодались… Видите, что нам приходится есть? — Маргарита Григорьевна не посмела обнять Маркевича, наткнувшись на его хмурый, холодный, непримиримый взгляд. Но и остановиться, оборвать поток бессвязных слов и фраз или не могла, или не решалась, и, повернувшись к двери, закричала еще громче, еще нетерпеливее: — Мусенька, где же ты? Иди скорее, Лешенька приехал, он тебя ждет…

Ненависть, злоба, ярость, за минуту до того обуревавшие Маркевича, — все отступило и улеглось при виде этой привычной, давным-давно знакомой комедии. Осталось спокойное презрение, с любопытством чужого, постороннего человека: «Интересно, как поведут они себя дальше?» Он даже улыбнулся — чуть-чуть, самыми уголками губ, и, опустившись на стул, взял дочь к себе на колени. Муся вошла нарядная, красивая, точно не из бомбоубежища вернулась она несколько секунд назад. Подошла, протянула руку.

— Здравствуй, милый. Вернулся?

— Нет, — так же спокойно ответил Алексей, не замечая ее руки. — С пожара зашел. На вашей улице сгорело три дома. А могли и они сгореть, — он показал глазами на девочку и старика. — Да, могли.

— Боже мой, да они же сами не хотят уходить в убежище! — сочла нужным вмешаться Маргарита Григорьевна, но Муся так посмотрела на нее, что она сразу умолкла.

— Возможно, — согласился Маркевич. — Парализованному человеку, конечно, самому до убежища не добраться, а девочка не оставит его одного… Не правда ли, вам слишком много хлопот с ними?

— Что ты хочешь этим сказать? — У Муси настороженно сузились глаза.

— Только то, что я решил освободить вас от хлопот о моей дочери и о моем отце, не больше.