Только море вокруг

— О твоей дочери или о нашей? — иронически подняла тонкую бровь. — Кажется, я пока не отказывалась от своих прав на этого ребенка.

— «Этот ребенок» мой. Он мешает вам так же, как и «этот старик». А потому…

— Что за чушь вы говорите! — опять не выдержала Маргарита Григорьевна. — Что значит мешает? И какое право имеете вы, бросивший несчастную жену на произвол судьбы, вмешиваться в наши семейные дела?

— Имею! — стукнул Алексей ладонью по столу. — Да, имею! Мы обо всем договорились, пока вы отсиживались там, и завтра ни отца, ни Глорочки в этом доме не будет. Слышите? Не будет!

Девочка замершая у него на коленях, вдруг соскочила и бросилась к деду:

— Папочка, помоги!

Тело Иеронима Стефановича вытянулось, напряглось, рот судорожно перекосился, горящие ненавистью глаза не отрывались от лица Маргариты Григорьевны. Алексей приподнял его.

— Воды, — попросил он, — скорее дайте воды!

Муся зябко передернула плечами, отошла в глубину комнаты, а Маргарита Григорьевна начала робко, неуверенно приближаться к дивану.

— Ничего, ничего, сейчас ему станет легче, — забормотала она вздрагивающими губами. Но едва подошла совсем близко, как Глорочка вскочила, выпрямилась, закрывая собою деда, и, тряся туго сжатыми кулачками, закричала: — Не смей его трогать, не смей! Папочка не подпускай их!

— Вон! — загремел Алексей. — Вон из комнаты, гадины!

Муся и теща отлетели к двери, отброшенные его гневом, и замерли у порога. Девочка упала на колени, прильнула губами к руке старика. А профессор как-то странно обмяк, откинул на сторону голову, и полураскрытые глаза его начали медленно стекленеть, затягиваться туманом…

…Сразу после похорон Алексей увел дочь к Степаниде Даниловне Глотовой. Накануне они договорились обо всем, и матросская мать встретила девочку так, будто та ненадолго уезжала куда-то из родного дома, а теперь вернулась назад: усадила к себе на колени, принялась расплетать жиденькие косички, показала атласные ленты для бантов.

— Погоди вот, Анютка скоро из школы придет, — колдовал старушечий голос, — ох, и кукла же у нее для тебя, ну и кукла! Ты сама-то умеешь куклины платья шить, или вместе пошьем?

— Умею…

— Вот и дело, и ладно у нас пойдет. Не гляди, что я старая, чай, и мне в куклы поиграть охота. Поиграешь со мной?..

На Архангельск, на маленький домик за зеленым забором спускалась вечерняя августовская заря.

Глава пятая

Борис Михайлович нервничал, хотя и старался внешне не проявлять этого перед подчиненными. Все ему не нравилось, решительным образом все! И что не кого-нибудь из капитанов трех пароходов, отправившихся в Тихий океан, а именно его, Ведерникова, назначили старшим в караване; и что неизвестно, будет ли ледокол для проводки судов сквозь льды Северного морского пути; и что мало кораблей охранения в конвое…

А больше всего Борис Михайлович был недоволен самими собой. Ведь, кажется, и продумать успел, и с женой посоветовался, и решил окончательно: в столь дальний рейс, в Америку, он не пойдет. Хватит с него, почти сорок лет отплавал, пора и на берег, — мало ли что война! Но стоило Глотову сказать о назначении, стоило Таратину недвусмысленно поджать губы, как он — и это получилось как-то само собой — произнес привычную фразу:

— Я готов.

— Вот и отлично, — одобрительно кивнул Глотов. — Я знал, что вы с радостью примете назначение. Учтите: капитаны «Щорса» и «Анапы» в Арктике никогда не бывали, условий плавания во льдах не знают. Стало быть, вам, Борис Михайлович, и старшим быть, и караван вести.

А Таратин добавил, как всегда пряча черные глаза за синеватыми веками-шторками:

— Люди у вас настоящие, не раз проверенные. Симаков, Маркевич, Закимовский… Больше людям доверяйте, товарищ капитан. Во всем опирайтесь на людей. Не подведут.

Что оставалось делать? Распрощался Борис Михайлович с супругой, наслушался в последний раз ее охов и причитаний и — на судно: ночью в море.

…Транспорты двигались кильватерным строем, самым полным ходом, стремясь поскорее проскочить небезопасное от налетов фашистских бомбардировщиков Беломорское горло. И ишь после того, как вырвались на простор Баренцева моря, обогнули Канин Нос и пошли дальше, Борис Михайлович вздохнул с облегчением: теперь — на восток, до Арктики немцам не дотянуться. Правда, судя по сводкам, ледовый режим в тамошних морях выдался не очень легкий. В Восточно-сибирском и особенно в Чукотском — сплошные ропаки и торосы. Но одно дело — сводки, и совсем другое, если ветер изменится, задует с юга, погонит прочь от берегов многолетние паковые льды. Тогда и ледокол не понадобится, и пройдут они без единой поломки и задержки. И, спрашивается, кто, как не старший в конвое, окажется виновником этой победы, этого торжества? Конечно же он, пусть и старый, но предусмотрительный и умелый судоводитель, которому только и под силу выполнять столь ответственные и трудные задачи! Борис Михайлович мысленно потирал руки: «Дурак бы я был, если бы отказался!..»