Только роза

Сайоко встала, подошла к маленькому секретеру, достала листок бумаги и конверт. Роза села рядом с ней, взяла ручку, которую та ей протянула, затерялась в беспорядочных мыслях. Потом написала: Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне об отце. И, затаив дыхание, добавила: Мне вас не хватает. Быстро сложила листок, запечатала конверт, отдала его Сайоко, сказав: «For Paul»[95], и, ужаснувшись, убежала в сад.

8

В Китае времен Северного Суна, когда поэзия, живопись и каллиграфия были единым целым, таящимся, точно сокровища, в грезах древних мудрецов, с особой любовью относились к изображению и описанию в стихах цветов. А у одного из величайших художников-пейзажистов той эпохи была маленькая дочь, которая каждый день просила его нарисовать камелию. Целое десятилетие она требовала свой цветок. В пятнадцать лет она умерла от скоротечной болезни. На рассвете Фан Куань нарисовал камелию, омытую его слезами, и каллиграфически вывел стихотворение об улетевших лепестках. Завершив и посмотрев на еще влажный свиток, он с ужасом увидел, что это самое прекрасное его произведение.

Камелия, омытая его слезами

Когда они подъехали к красному фонарю «Кицунэ», она не поняла, с чего ей вздумалось сюда прийти. Канто уселся за барную стойку, она устроилась напротив, за столом на шесть персон. Якитория была пуста. Повар вышел к ней.

– Same as last time but beer only[96], – сказала она.

Он вернулся к своей плите, не выказав никаких эмоций. Она залпом выпила первый бокал пива, огляделась. Заметила новые детали. На стойке перед бутылками с саке стоял старый телефон с вращающимся диском; металлические рекламные вывески кое-где были тщательно подцвечены ржавчиной; некоторые афиши с мангами были разорваны. Что за человек был Хару, если он любил это место? – задумалась она. Волна горечи заставила ее заказать еще пива. Она чувствовала себя одинокой, слепой, корила за избыток сентиментальности и за то, что питала надежду. Но надежду на что? – подумала она, заказывая третий бокал. Канто сидел к ней спиной, мирно беседуя с поваром, она ощущала его уважительную бдительность, и ее это раздражало. Подспудное воздействие смерти и камней, написанное ею письмо Полю – все сейчас казалось нелепым. С тем же горьким чувством она жевала свои шашлычки. Когда она потребовала четвертый бокал, то увидела, как повар бросил взгляд на Канто. Шофер едва заметно махнул рукой, что означало: я справлюсь, и ее это уязвило. Потом, когда она захотела встать, он подошел и приобнял ее за плечи. Она не воспротивилась и позволила отвести себя к машине. В саду у дома она дала понять, что дальше пойдет одна, и он не настаивал. Она оказалась в темной комнате с кленом; тот тихо покачивал тяжелыми ночными ветвями; деревья Нандзэн-дзи царапнули память болезненной отточенностью линий. Она пошла в свою спальню, разделась. Обнаженная, взвинченная, она посмотрела в окно, провела рукой по лбу, заметила положенный на футон бумажный квадратик. Встав на колени, впотьмах разобрала записку. Paul san coming tomorrow at 7:30, I wake you at 7:00, Sayoko[97].

Она рухнула на татами, раскинув руки крестом. Звездная россыпь сверкала сквозь облака; от реки доносились странные монотонные звуки; она долго неподвижно лежала без сна. Чуть позже она, продрогнув, проснулась, улеглась на футон, завернулась в легкую простыню. Ночь сияла, она ощущала присутствие тайных духов, жизнь сумерек, пронизанную вздохами, вспомнила, как приехала в этот дом, увидела обрызганные светом цветы магнолии, уже тогда ощутила присутствие духов. Все неизменно и все переменчиво, подумала она. Венчик разрастался, и она почувствовала, как ее охватывает ужас. И погрузилась в сон без сновидений. Ее разбудили три коротких стука в дверь, она мгновенно проснулась. Вскочила, увидела, что уже рассвело. У нее болела голова.

– It’s seven o-clock[98], – сказал голос Сайоко из-за двери.

– I am getting ready[99], – пробормотала Роза.

Она взяла мыло, чтобы помыть голову, так и не сумела уложить волосы, натянула измятое платье, сменила его на юбку с блузкой, которые совсем не сочетались. В зеркале показалась себе каким-то недоделанным существом. Накрасила губы помадой, торопливо сняла ее ваткой, отправилась в комнату с кленом. Увидев ее, Поль и Сайоко расхохотались. Она в растерянности застыла.

– В чем дело? – спросила она.

Сайоко сделала к ней три шажка, достала платок из своего лазурного оби и вытерла ей щеку. Роза встретила ее взгляд и прочла в нем сдержанное сочувствие. Японка отступила на шаг, оценила плоды своих усилий, снова засмеялась, указывая на ее блузку.

– Вы надели ее наизнанку, – сказал Поль. – Так и было задумано? Вместе с помадой на щеке?

Он улыбался ей. У него был усталый вид, но в глазах смех. Про себя она отметила, что он высокий и светлокожий – высокий и усталый, сказала она себе, я его выматываю.

– У меня есть время переодеться? – спросила она.