Только всем миром

—      Хватает. Иногда не меньше, чем днем. Примерно в это время у ряда служб как раз пересменок. Я уточню, у кого именно.

Исаев остался в порту — чтобы уж до конца выяснить все про Буряка, того малого, который, если верить ему, единственно по дурости запугивал водителя Пономарева. Чекалин же, вернувшись к машине, велел шоферу ехать в райотдел, но, когда тот, вырулив на дорогу, уже включил левый указатель поворота, чтобы свернуть к центру, Чекалин вдруг (ему показалось, что неожиданно даже для самого себя) передумал:

—      Нет, пожалуйста, на Садовую.

Нет горше обязанности, чем допрашивать близких погибшего человека. У людей горе, они не знают, как избыть свою боль, а тут кто-то, совсем-совсем посторонний, так некстати бередит незажившее, незаживающее. Если бы была хоть малейшая возможность избежать такой встречи, Чекалин, не раздумывая, обошелся бы без нее.

Но нет, сейчас другой случай. Совершенно необходимо сегодня встретиться с женой водителя Щербанева... увы, уже вдовой. Если быть честным — еще вчера следовало это сделать. Ну, вчера, положим, не до того было, ни секунды свободной просто, разве только подумать о необходимости встречи, да и то мимолетно, мгновенно. Вчера, правда, еще можно было ожидать, что эта встреча окажется ненужной. Сегодня же ясно — не обойтись. Пока что нет ни одной сколько-нибудь надежной тропки, которая вела бы к истине. Оставалось надеяться, что хоть встреча с вдовой Щербанева приоткроет завесу тайны. Так что, как ни прискорбно, а придется наведаться незваным в этот дом на Садовой, потревожить своими расспросами его обитателей.

Дверь открыла жена Щербанева. Была она худощава; лицо бледное, но миловидное; немного за тридцать.

Провела в комнату. Усадив Чекалина, сама тоже села — по другую сторону полированного стола. Руки ее беспрестанно были в движении: то какую-то оборку на платье поправит, то пуговку расстегнет-застегнет; только это, пожалуй, и выдавало крайнюю степень нервного ее напряжения.

—      Вы не стесняйтесь, — сказала она, — спрашивайте, что вам нужно.

—      Спасибо, — сказал Чекалин. — Скажите, какой у него, у Виктора, был характер — спокойный, вспыльчивый?

Задумалась на минутку.

—      И то, и другое.

—      Так бывает? — удивился Чекалин.

—      Вообще-то он очень выдержанный. Сколько было случаев — другой бы, на его месте, на стенку давно полез от злости, а он ничего, только побелеет немного. А

в другой какой раз сразу у него край терпения наступает — тут его не удержать.

—      Значит, все зависит от того, с чем он столкнется, так? Если, я хочу сказать, очень заденет, тогда Вспыльчив?

—      Да, так.

—      Скажите, у него были враги?

—      Враги? — с удивлением переспросила она. — А разве теперь у кого-нибудь есть враги? Даже если поссоришься с кем — разве это враг? Такое, по-моему, только в старых книгах бывает.

—      Ну, хорошо, я по-другому спрошу. Были ли люди, от которых он ждал худого, может быть, даже боялся их?

—      Нет, не знаю. Ни о чем таком он никогда не говорил.

—      Он был скрытный человек? Или, наоборот, — душа нараспашку? Что на уме, то на языке.

—      Это вы к тому, товарищ подполковник, не утаил ли он чего от меня? Нет, я уверена, ему просто нечего было скрывать.

—      И все-таки: разговорчив, молчалив?

—      Наверное, молчаливый все же.

—      Не брал ли у него кто-нибудь крупную сумму денег в долг?

Повела плечом:

—      Откуда им взяться — крупным-то суммам! Нет, жили мы — чего жаловаться? Как со смены — считай, рублей десять — пятнадцать в кармане. Навар за день. Ну, по-другому, если непонятно — калым, чаевые. Так что нормально жили. И одеться, взять, и поесть. Телевизор тоже вот цветной. Но чтоб запасы большие были — не получалось. Да и деньги те, что есть, на моей сберкнижке. Он принципиальный здесь был. С деньгами, говорит, хозяйка должна управляться. Моя, говорит, забота в дом принести, а остальное — моего ума дело.

Простодушие, с которым она говорила о калыме, покоробило Чекалина. Перевел разговор на другое:

—      А как он к сынишке относился?

Она не удивилась вопросу, слишком уж очевидно не имевшему отношения к случившемуся несчастью, — даже обрадовалась, пожалуй. Вероятно, ей надо было выговориться.

—      Хорошо относился, очень хорошо. Как увидит его — сразу будто лампу в нем зажгли, сияет весь. Андрюшка у нас ведь поздно появился. Мы уж думали — без детей останемся. А тут — Андрюшка! Ему пятый год...

—      Когда Виктор ушел на работу? В тот день...

—      Я не знаю. Наверно, часа в четыре. Смена у него, я знаю, с пяти часов.

—      С семнадцати? — уточнил Чекалин.

—      Да, с семнадцати. Я пришла с работы в половине седьмого, — я тут недалеко работаю, в трикотажном ателье. В семь часов он приехал. Покушать...

—      Он всегда в это время домой приезжал?

—      Не всегда, но часто. Когда возможность была. В этот день я его пельменями покормила, как раз по пути домой купила.

—      Больше вы его не видели?

—      Нет, почему? Он еще раз приезжал. Часов в одиннадцать вечера. Я уже в постели была, встала. Он на кухне сидел, бутерброд себе сделал, чай пил.