Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Была сегодня я у профессора Кронфельда. «С удовольствием констатирую, – говорит, – что Вы уже здоровы». ‹…› У нас с этим профессором такая взаимная нежность происходит, что мы обнимаемся перед каждой разлукой и затем стоим несколько секунд в раздумье, не расцеловаться ли уже заодно (по крайней мере, я так толкую), но затем расходимся без оного осложнения ‹…›. Наталья Ивановна мне говорила, что в Берлине клиники очень плохи. Мне посчастливилось: эта – отличная. И врач (д-р Май) мне, можно сказать, что отец родной, – да не ревнуйте, не ревнуйте, Лев Давыдович (ни в прямом, ни в переносном смысле), как Вам не стыдно.

Радикальная формулировка психоанализа, признающая инцест – или, может быть, стремление вернуться к матриархату – неосознаваемой причиной психических расстройств, на редкость подходит к данному случаю. Ссылаясь на раннего Фрейда, американские аналитики конца ХХ века вновь поверили в то, что за подобными идеями пациенток стоят реальные попытки соблазнения, предпринятые их отцами. Но Фрейд не зря отказался от этой своей теории[627]. Для меня нет сомнения, что в кругах Фрейда, Троцкого или даже Райха инцестуозные акты были редчайшими исключениями. Эти люди были фанатически заняты своим делом, верили в науку и в цивилизованные нормы поведения, желали добра потомству. К тому же Троцкий не жил с Зиной в ее детстве. Он не был однолюбом (известно его позднее увлечение знаменитой художницей Фридой Калло), но в революционные годы у него не было ни желания, ни возможности вступать в кровосмесительные связи. Чувства Зины проявились на Принкипо, когда отец и дочь оказались вместе. Отец, мачеха, брат, врачи – все поняли это как болезнь.

Хотя в столь явной форме инцестуозное влечение является редкостью даже в клинике, случай Зины не уникален. Фрейд считал влечение ребенка к родителю противоположного пола универсальным моментом детской сексуальности. Он назвал влечение мальчика к матери комплексом Эдипа, влечение девочки к отцу комплексом Электры. Обычно эти влечения подавляются в подростковом возрасте; если этого не происходит, возникают проблемы. Психоз Зины заключался не в том, что она осознавала свое влечение к отцу, но в том, что она считала его реализованным. Наверное, ее бреду способствовало то, что отец был великим человеком, творцом русской революции. Общая в этом кругу атмосфера экстатического поклонения Троцкому по-своему окрашивала (или иногда маскировала) необычные чувства Зины. Психоанализ, писал Фрейд, научил нас тому, что первый выбор инцестуозен; антропология, рассказывал он, научила тому, что первые же усилия цивилизации противодействуют этому выбору. Фрейд показывал, как все известные культуры, включая «самые дикие, несчастные и жалкие», избегают инцестуозных связей «с тщательной заботливостью и мучительной строгостью»[628]. Даже австралийские аборигены, не знающие частной собственности, выстраивают ритуальные барьеры против связей отца с дочерью или зятя с тещей. Этот первый шаг культуры – «запрет кровосмесительного выбора объекта» – был, «возможно, самым сильным искажением любовной жизни человека за все истекшие времена»[629].

Инцестуозный бред Зины Волковой, направленный на отца, похож на короткое замыкание в среде тысячелетий. Авангардистская вера в скорое и окончательное Просвещение вошла в контакт с древней страстью, не знающей изначальных запретов. Конец истории сомкнулся с ее началом. Троцкий пророчил, как история станет прозрачной и разумной, и новое издание человека не будет знать корысти и порока. Теперь груз истории возвращался к Троцкому в самых тяжких своих проявлениях. Его бывшие сторонники восстали против него, регрессируя до холерных бунтов, и осуществляли планы мести, достойные варваров. Собственная дочь обратила на него страсть, забытую с каменного века.

Несмотря на терапевтические усилия или благодаря им, бред дочери развертывался в полном объеме. Более того, как это бывает при психозе, бред стал получать философское самообоснование, безумие – систему. В конце 1931 года Троцкий получил от дочери такое письмо: