Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах

Фрейд писал эти слова еще в Вене, не желая и не предвидя своего бегства в Лондон, организованного Буллитом (см. главу 6). Осмысляя свой опыт в последнем усилии, Фрейд работал над книгой о Моисее-египтянине. Фрейдовский образ этого пророка, выведшего чужой народ из невежества, давшего ему закон и подвергнутого гонениям, несет след многолетнего интереса к Троцкому. Главные пафос и загадка этого исторического сочинения связаны с самим фактом этнической чуждости ведомому народу, который (если верить Фрейду) роднит Моисея и Троцкого. Фрейд рассуждает о некоем соглашении или компромиссе, который был достигнут исторической памятью о Моисее. Одна его сторона в том, чтобы принять Моисеев закон, который Фрейд связывает с прогрессом; другая сторона этого компромисса состояла в стремлении сохранить этническую память невзирая на революцию, совершенную чужаком. «И всё, что заслуживало уважения в Моисеевом боге, вообще ускользало от понимания примитивной массы». Эти две исторические стороны иудейского монотеизма оказываются у Фрейда примерно теми же, что и в его экскурсе в современность: прогресс заключил союз с варварством, как это произошло в России и Италии (но не в Германии, там Фрейд видел одно варварство). Но только в России тем пророком и законодателем, кто навязал народу новый закон, был этнический чужак. Моисей, египтянин среди иудеев, симметричен Троцкому, еврею среди русских. Об этой конструкции Фрейда не так давно появились несколько замечательных работ; но все они игнорируют один из важных прототипов фрейдовского Моисея, которым был Троцкий[632].

Итак, Просвещение и прогресс могут вступать в союз с ложью и насилием так же, как это делали религия и варварство. За этим признанием, отвратительным для наследников Просвещения, следовала переоценка ключевых представлений о рациональности и цивилизации. «Просвещение тоталитарно», – писали Адорно и Хоркхаймер в годы Второй мировой войны. Иными словами, к ужасам XX века вели не злоупотребления безумных диктаторов, но само Просвещение с его ценностями разума, порядка и проникнутой ими власти.

Наследником этих идей стала Франкфуртская школа критической теории и социальной философии; впрочем, под этим названием она стала известна только в Америке, куда ее лидеры переехали из Германии в 1930‐е годы. Собранная немецкими марксистами на деньги аргентинского капиталиста Феликса Хосе Вайла, группа франкфуртских философов начинала с освоения советского опыта. Вместе с Вайлом ее в 1923 году организовал экономист Фридрих Поллок, вскоре написавший книгу о планировании в Советском Союзе, чей опыт оценивался без особой критики. Другим лидером в течение десятилетий оставался философ Макс Хоркхаймер, будущий соавтор «Диалектики Просвещения». Здесь начинали те, кто тридцать лет спустя станет знаменит в Америке: Теодор Адорно, Эрих Фромм, Герберт Маркузе. Среди самых первых сотрудников была еще одна будущая знаменитость: Рихард Зорге. Недоучившийся философ и первый библиотекарь Института, в 1924‐м переехавший в Москву, Зорге стал важнейшим из советских шпионов. В эти ранние годы франкфуртский Институт социальных исследований работал вместе с московским Институтом марксизма-ленинизма над изданием Полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Финансируемые из Москвы, немецкие историки искали архивные документы, в частности особенно ценившиеся рукописи раннего Маркса, и переправляли фотокопии в Москву, где их образцово публиковали на двух языках.