Толмач

И вот я встречаю группу революционных профсоюзных деятелей из нескольких стран Латинской Америки. Они приехали сразу по окончанию какого-то международного конгресса в Праге специально, чтобы посетить памятные места, связанные с жизнью и деятельностью молодого Ульянова (Ленина). Парни как на подбор: высокие, красивые, сильные из Чили, Уругвая, Кубы, Мексики. Все наполнены революционным энтузиазмом, все поддерживают кубинские лозунги «Бенсеремос» (Мы победим!), «Патрия о муэрте» (Родина или смерть!). Не раз они плечом к плечу шли вместе с тысячной толпой демонстрантов в своих странах и громко выговаривали известный теперь на весь мир лозунг: «Пуэбло унидо хамас сера бенсидо!» – Единый народ никогда не будет побежден! Однако при схожести целей, их мнения относительно тактики, а иногда и стратегии борьбы расходились значительно. Известные в своих странах революционеры, они спорили как мальчишки, азартно, яростно, с утра до самого вечера, иногда до ночи. Чилийцы хотели мирного пути, и у них уже обозначился лидер – Сальвадор Альенде. У кубинцев, естественно, примером истинного революционного преобразования, кроме Хосе Марти и Фиделя Кастро, служил неистовый Че Гевара. Мексиканцы следовали заветам «друга молодежи» Троцкого. Уругвайцы хотели всего понемножку, но точно, без кровянки. Споры если не стихали, то переходили в другую область, когда в ресторане или на улицах, они встречали красивых местных девчонок. Весь политический задор трансформировался в здоровую пылкость молодых «мучачос» (ребят), готовых тут же влюбиться, объясниться, пойти на свидание, целоваться до полуночи, а может и того больше. Надо еще раз сказать, что «латинос» – это особый склад характера, особый темперамент, это внутренняя готовность к страстному чувству. И здесь уж ничего не поделаешь. И когда мы пошли на запланированный вечер в местный молодежный клуб с оркестром, с танцами, мои парни были в своей стихии, сразу завладели всеобщим вниманием, пользовались бешеным успехом. От мексиканца хотели услышать песню с припевом «ку-ку-руку, палома», от кубинца «Гуантанамеру», уругвайцу сами спели в ритме блюза наше, родное: «Мы бредем по Уругваю, ночь хоть выколи глаза, и никто кругом не знает, когда кончится гроза». Я перевела, уругваец был растроган этой песней о его родине. Чилиец, выпив немного водки, которой нас угостили в отдельной комнате с надписью: «Посторонним вход запрещен», попросил гитару и очень эмоционально спел одну из протестных баллад Виктора Хары, известного тогда на всю Латинскую Америку музыканта. А потом все уже просто отплясывали нечто, похожее на румбу, самбо, ча-ча-ча и еще что-то в том же ритме. Вечер удался на славу. Вообще все было здорово, не только в этот вечер, но и на всех встречах. Единственное, что несколько их, да и меня, озадачивало, так скудная кормежка в гостиничном ресторане. Проще говоря, вставали мы из-за стола, как бы строго следуя указаниям диетолога, несытые, с острым желанием еще чего-нибудь пожевать. А ничего не было. Через день-два такой диеты я отправилась сначала к метрдотелю, потом к шеф-повару, потом к директору ресторана. И они, каждый по очереди, честно и откровенно сказали, что на складах в городе ничего нет, а в городской казне не осталось денег на закупку продуктов. Все ушло на строительство грандиозных мраморных мемориалов: один в Ульяновске (бывший Симбирск), где родился Ленин, он там был маленький с кудрявой головой, и бегал в саночках по горке ледяной. Над домиком, где жила семья Ульяновых, выросла пирамидальная гора мрамора, стекла, хрусталя, уральских самоцветов и прочая, и прочая. Еще что-то грандиозное построили в Казани, а уж статуй и бюстов наваяли, а памятных досок навешали! Мы все это видели: нам давали по две экскурсии в день, возили и возили по всем достопримечательным местам, куда Казанский Кремль с его историей даже и не вошел. Но я как-то не сразу нашла связь между скудным питанием и юбилеем вождя. Казалось бы, должно быть все наоборот. Вот я и обратилась к работникам пище-блока, чтобы они постарались накормить братьев-революционеров из Латинской Америки. Стремясь доказать тщетность столь дерзких желаний, директор ресторана при мне стал звонить то одному, то другому начальнику продовольственных складов. Говорил он громко, специально, чтобы я слышала. Он упрашивал отпустить из запасов хотя бы вареную колбасу, если не мяса, объяснял, что у него здесь и сейчас важная делегация сторонников и друзей Фиделя Кастро. Вслед за этим я выслушиваю ответы начальников на другом конце провода. Они уже не говорят, а возмущенно орут во весь голос: полки давно пусты, и скрести по сусекам бесполезно, все уже вычищено. Иногда, не переставая орать, кто-то из них добавляет, что революционеры должны быть людьми стойкими и понимать, что социализм строится не в богатстве и изобилии, что империализм еще силен и изворотлив. Оставалось только восхищаться раскованному красноречию начальников, их подкованности в деле классовой борьбы, искренней убежденности в правильности партийного курса вообще и продовольственного снабжения, в частности. И все-таки, на утро у нас на тарелках появились долгожданные тонкие бледно-розовые кусочки вареной колбасы, а на ужин под слоем риса типа плова кто-то обнаружил пару кусков мяса типа баранины. В последний день пребывания в Казани у нас, согласно программе, состоялась встреча с товарищами из райкома комсомола и обкома партии. Было много речей, некоторые довольно длинные, где снова и снова говорилось о великой роли основателя марксизма-ленинизма, влиянии нашей революции на весь ход мировой истории и т. д. Я толмачила без напряга, поскольку в давно установленных пределах, как и весь советский народ, знала наизусть житие пролетарского вождя. Как обычно, очередная речь выступающего с трибуны, заканчивалась партийной речевкой, которую с энтузиазмом подхватывал весь зал: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». Для доказательства тезы, выдвинутой век назад, потребовался бы независимый математический ум наподобие Пеллермана. Но таких не находилось. Гипотеза была принята без доказательств и превратилась в аксиому. Никто не совался в эту мистическую область.