Толстяк

Я собирался было вернуться к столу, но тут мое внимание привлекла одна, казалось бы незначительная, деталь. Что-то поблескивало у замочной скважины. Я прикоснулся пальцем к блестящему месту и почувствовал что-то липкое и скользкое. Машинное масло.

Кому понадобилось смазывать этот замок? Май ведь утверждал, со слов сторожа, что сюда уже давно никто не заглядывал. А кто, кроме сторожа, стал бы смазывать замок? И зачем? Что-то за этим кроется…

…— Вполне возможно, что мне просто показалось, — сказал отец.

До меня донесся вздох матери. Через тоненькую перегородку я отлично различал каждое слово. Я лег на спину и плотно зажмурил веки, всеми силами стараясь заснуть, но ничего не получалось.

— Считаешь, что он поджидал тебя? — снова услышал я.

— Не знаю, — отозвался отец. — Улица темная, и мне показалось, что кто-то стоит за деревом. Да и расстояние было метров двадцать. А потом из-за туч вышла луна…

— И тогда ты его рассмотрел?

— Могло и почудиться. А может быть, просто нервы шалят.

Тишина. Что это, сон? Бася идет со мной по большому красному от цветов саду. Дорогу нам перебегает Яцек, но мы не обращаем на него внимания. «Толстяк!», «Жирный!», «Кит!». Я стараюсь говорить погромче, чтобы Бася не расслышала всех этих прозвищ. Я веду ее по зеленой аллее в сторону цветочных кустов. Аллея становится все уже, все темнее. Наконец мы останавливаемся перед железной дверцей с узорными коваными петлями. Я достаю из-под куртки огромный тяжелый ключ. Сейчас, Бася, ты увидишь нечто необыкновенное, нечто настолько красивое, что просто перехватит дух. Я вставляю ключ в замок, легко поворачиваю его, крутой спуск, темнота, спертый сырой запах. «Боюсь!» — шепчет Бася. Я, улыбаясь, беру ее за руку, и, плечом к плечу, мы спускаемся по узким каменным ступеням. Идем долго, все ниже и ниже, темнота вокруг нас сгущается, и вдруг — освещенный ярким серебристым светом зал! Он уже купается в солнечных лучах, свет, преломляющийся в хрустальных гранях, и музыка! На многоцветном мозаичном полу кто-то танцует, кружится в такт все убыстряющейся музыке, взвивается вверх и снова опускается, плавно, легко! «Красиво здесь! — шепчет Бася. — Спасибо, Мацек, я еще никогда не бывала в настоящей сказке!» А я пристально вглядываюсь в чудесного танцора, он кажется мне знакомым. Он снова оказывается рядом, и тут я наконец узнаю его — да ведь это Май! Май!

— Мацек! Вставай! Школу проспишь!

…После занятий мы с Маем пошли в дежурку сторожа. Пан Берентович сидел у стола, просматривая старые, еще довоенные выпуски журнала «Варшавский цирюльник». Это был высокий, худой старик с вытянутым лысым черепом и густыми кустистыми бровями, из-под которых строго глядели светло-голубые, как бы выцветшие глаза. Среди учеников нашей школы он пользовался всеобщим уважением, да и побаивались его немного. Говорили, что он в одиночку как-то усмирил нескольких пьяных хулиганов, которые пытались ворваться в школу.

— Здравствуйте, — поздоровался с ним Май. — Мы не помешаем?

Сторож окинул было нас суровым взглядом, но, как только узнал Мая, лицо его сразу же приняло приветливое выражение.

— А, это ты… — протянул он. — Милости прошу, входите.

Мы уселись на жестковатых плетеных креслах, а сторож закрыл журнал и поставил его на полку.

— Ну, что скажешь, сынок? — обратился он к Маю.

— Это мой друг — Мацей Лазанек, — представил меня Май. — Он в седьмом «Б» учится.

Сторож окинул меня оценивающим взглядом.

— Знаю, — коротко бросил он, а потом добавил: — Как не знать. Вчера ты опоздал на минуту на первый урок, так?

Я виновато кивнул.

— Друг — это очень хорошо, — продолжал сторож. — Значит, теперь ты уже не будешь в одиночестве. Это очень хорошо, — повторил он.

Я впервые оказался в дежурке. До сих пор мне знакома была только та ее часть, которую можно было разглядеть сквозь маленькое окошечко, выходящее в коридор: стенные часы в дубовом футляре и картинку, изображающую трубящего в рог охотника. А теперь я увидел желтые плюшевые занавеси, покрытый ковриком узкий диванчик, полку с комплектом старых журналов и застекленный шкафчик с фаянсовыми слониками, сернами, пастушками и балеринами. Были здесь еще небольшая кафельная печурка, плоский настенный шкафчик, а над ним — льняная салфетка с вышивкой, изображающей крестьянина. Под ним была вышита подпись: «Кто рано встает, тому бог дает». Рядом в застекленных рамках висели пожелтевшие фотографии. Я внимательно приглядываюсь к ним: мужчина в сюртуке и галстуке в крапинку, полная женщина с высокой прической — это, наверное, свадебная фотография какой-то молодой пары. А рядом — мальчик в матросском костюмчике на фоне декорации, изображающей роскошную яхту под всеми парусами. Мальчик этот чем-то напоминал Мая — между ними было неуловимое и вместе с тем явное сходство.

— Кто это? — спросил я.

Сторож прокашлялся. Над переносьем его появились вертикальные морщины.

— Это Кароль, мой внук, — сказал он. — Здесь ему тринадцать лет. Только эта фотография и осталась у меня.

— А где он сейчас?