Толстяк

Я хранил молчание, яростно стругая твердое дерево так, что кончики пальцев у меня онемели. Выстругаю револьвер, приделаю к нему ствол из медной трубки, заряжу серой из спичечных головок или — еще лучше — выпрошу у Мишкиного отца немного охотничьего пороху. А потом забью в ствол стальной шарик (у меня уже был заготовлен такой шарик из подшипника) и отправлюсь в лес на поиски медведя. Медведя я обязательно свалю одним выстрелом — нужно только подпустить его поближе и целиться точно в глаз, — и будет у нас жареное мясо, мама наготовит его целый противень, сало закоптим, окорока — тоже, а из медвежьей шкуры мне сошьют настоящую медвежью шубу.

Я не заметил, как мама вышла из избы. Наверное, пошла к соседке или в магазин, узнать, не привезут ли чего-нибудь. Я остался один. В воздухе еще сохранялся теплый хлебный запах. Я подошел к шкафу и открыл дверцу. Нет! Мне и в голову не могло прийти прикоснуться к маминому хлебу. Я хотел только понюхать его.

Запах хлеба чуть слышно пробивался сквозь тряпицу, смешиваясь с запахом полотна. Посмотреть бы на него. Я осторожно развернул тряпицу и наклонился над хлебом. Закрыв глаза, я с минуту наслаждался ни с чем не сравнимым его ароматом.

— Фу! — громко сказал я. — Пахнет глиной.

Но это было ложью. Может быть, и не совсем ложью, но через минуту я снова наклонился над хлебом. На этот раз я уже не закрывал глаза и приметил крошку, которая отпала от корки. Я прижал ее пальцем. А потом поднес палец вместе с крошкой ко рту.

И еще одна крошка. Может быть, ее раньше и не было, может быть, я зацепил чуть заметно за корочку, и от нее отвалился кусочек. Не могу ручаться. Но и эта крошка пристала к моему пальцу и подобно первой исчезла во рту. А потом…

Желудок мой уже перестал быть просто желудком, а превратился в самого настоящего врага, коварного, беспощадного и, главное, значительно более сильного, чем я.

…С ужасом смотрел я на тряпицу, совершенно пустую, как будто бы в ней никогда и не было никакого хлеба. Я смял ее в комок и засунул его в самый угол полки. Затворив дверцу шкафа, я изо всей силы ударил по нему кулаком, так что даже кожа лопнула на костяшках пальцев и показалась кровь.

А потом я убежал.

Домой я вернулся, когда было уже совсем темно. Мама что-то шила, низко склонившись у керосиновой лампы. Я остановился перед нею. Ноги уже не держали меня, в голове шумело, а перед глазами вспыхивали то красные, то ослепительно яркие серебряные круги. Губы тоже были какие-то чужие — припухшие и сухие.

— Убей меня, — прошептал я, хватаясь за спинку кровати, чтобы не свалиться, а потом стал выкрикивать: — Лучше я просто уйду в тайгу, сейчас же уйду, насовсем!..

Она вскочила с табуретки, подбежала ко мне. Фигура ее, казалось, плыла по воздуху и была почти прозрачной. Я закрыл глаза и почувствовал на лбу ее прохладную ладонь.

— Господи! Да у тебя температура!

…Мы пробирались с Мишкой через таежные заросли, ноги тонули во мхах, по лицам стегали упругие хвойные ветки. Потом пошла какая-то топь, скользкое и холодное болото, а потом дорогу нам преградили старые трухлявые стволы, послышался волчий вой и крик совы. Мы двигались напрямик без дороги, одежда у меня была изорвана, сапоги затерялись где-то еще в болоте, ноги кровоточили, и я каждый раз говорил себе, что дойду только до следующей ели или сосны и рухну без сил.

И все-таки мы добрались до цели. Залитая солнцем поляна, белые колокольчики ландышей, травы по пояс, свежие и сочные, а посреди поляны — дом. Он весь золотится на солнце, срубленный из необхватных сосновых бревен, с коричневыми полосами сухого мха по пазам между ними. Веселые окна с розовыми занавесками, наличники с богатой резьбой.

— Вот мы и пришли, — говорит Мишка.

Не успел он произнести эти слова, как дверь распахнулась и навстречу нам вышел очень высокий широкоплечий мужчина с гордым орлиным лицом — нос с горбинкой, густые темные брови и глубоко сидящие серые глаза. На нем были штаны из коричневой кожи и такая же куртка с блестящими пуговицами. Он улыбался.

— Здравствуйте, ребята, — сказал он. — Я рад, что наконец навестили меня.

— Здравствуйте, дядя Иван, — разом ответили мы.

Приветливым жестом он пригласил нас в дом. Поднявшись по крутым ступенькам, я вошел в светлую чистую горницу, мебель которой была покрыта такой же замысловатой резьбой, как оконные наличники.

— Располагайтесь поудобней, — пригласил нас дядя Иван.

Я присел на лавку, покрытую медвежьей шкурой. Напротив меня на стене висел целый ряд охотничьих ружей, кожаных ягдташей, охотничьих ножей и патронташей. А выше, под потолком, скалили зубы медвежьи, рысьи, волчьи и росомашьи головы — целая коллекция охотничьих трофеев.

— Красиво здесь, — прошептал я.

— Нравится тебе у меня? — с улыбкой сказал дядя Иван. — Надеюсь, ты теперь будешь почаще ко мне наведываться.

— Конечно, буду! — воскликнул я. — Если вы только позволите, дядя Иван, то я…

— Вот и хорошо, всегда буду рад. — Он ласково растрепал мне волосы. — Устали, ребята?

Я поглядел на свои израненные ноги. Дядя Иван проследил мой взгляд и нахмурился.