Толстой и Достоевский. Противостояние

Достойных публикаций о драматургии Толстого немного. Самая, пожалуй, серьезная из них — недавняя работа советского критика К. Н. Ломунова. Вкратце остановлюсь на некоторых моментах из нее. Толстой интересовался драмой на протяжении большей части своего творческого пути. Еще в 1863 году, вскоре после женитьбы, он написал две комедии; несколько драматургических набросков есть и в его посмертных бумагах. Когда Толстой начинал осваивать технику драмы, его отношение к Шекспиру разительно отличалось от того, что мы видим в статье «О Шекспире и о драме». Наряду с Гете, Пушкиным, Гоголем и Мольером Шекспир был одним из мастеров, которых Толстой изучал с особым вниманием. В феврале 1870 года он писал Фету: «Поговорить о Шекспире, Гете и вообще о драме очень хочется. Целую зиму нынешнюю я занят только драмой…»

«Власть тьмы» писалась, когда Толстому было под шестьдесят — к тому времени его внутренний конфликт между искусством и нравственностью уже бушевал во всю силу. Это, вероятно, самая известная из его пьес. Золя, который в 1886 году способствовал ее первой парижской постановке, видел в ней триумф новой драмы, доказательство того, что произведение «социального реализма» может достичь уровня высокой трагедии. И что любопытно, именно в качестве трагической драмы в аристотелевском смысле «Власть тьмы» произвела впечатление на столь романтическую и чувствительную натуру, как Артур Саймонс. Эта пьеса — грандиозное произведение; в ней Толстой, подобно Ницше, «философствует молотом». Это пример толстовской крупной предметности, его способности подавлять массой точных наблюдений. В центре пьесы — русские крестьяне: «Вашей сестры в России большие миллионы, а все как кроты слепые, — ничего не знаете». Из их невежества вырастает скотство. Пять действий с обнаженной энергией движутся к обвинительному акту. Мастерство Толстого здесь проявляется в целостности интонации, и в западной литературе я не знаю ни одной другой драмы, которая настолько достоверно изобразила бы деревенскую жизнь. Для Толстого было тяжким разочарованием то, что крестьяне, для которых «Власть тьмы» и писалась, себя в ней не узнали. Но как указывают критики-марксисты, если бы узнали, революция случилась бы гораздо раньше.

Кульминация выходит за рамки реализма, вступая в область трагического ритуала. Гротескная, но при этом лиричная сцена с Никитой и Митричем (которой так восхищался Шоу) готовит нас к минуте искупления. Подобно Раскольникову из «Преступления и наказания», Никита отдает земной поклон, сознается в преступлениях и молит ошеломленных очевидцев о прощении «Христа ради». Только его отец Аким понимает все значение этого жеста: «Тут… Божье дело идет…» И с характерной толстовской проницательностью велит уряднику погодить, пока истинный закон не поставит в душе свою огненную отметину.

Сравнить с «Властью тьмы» можно лишь пьесы Синга[71]. «Плоды просвещения», написанные всего три года спустя для яснополянского рождественского праздника, отражают знакомство Толстого с Мольером, Гоголем и, пожалуй, Бомарше. «Плоды просвещения» — толстовские «Мейстерзингеры»[72], его единственная крупная вылазка в сторону комического. Эта пьеса с ее обилием персонажей, суматошной интригой и кутерьмой на сцене, веселой сатирой на спиритизм вполне могла бы сойти за чистую комедию Островского или Шоу. Мы знаем от Эльмера Моода[73], что Толстой хотел от исполнителей крестьянских ролей серьезности, но общий смех заразителен, и раз в кои-то веки голосу правдоискателя пришлось смириться. Подобно «Двенадцатой ночи», это произведение дарит праздничное веселье узкому кругу зрителей, для которого и было задумано. После первой постановки в толстовском поместье «Плоды просвещения» снискали огромную популярность и были превосходно сыграны перед царем любительской труппой дворян.

Следовало бы подробнее остановиться на пьесе «Живой труп», зловеще пленительной драме, в основу которой — как и многих других произведений Толстого и Достоевского — легло реальное судебное дело. Шоу сказал о Толстом: «Нет такого драматического поэта, чье касание было бы губительнее толстовского, если он хочет что-нибудь разрушить…» Именно «Живой труп» лучше всего иллюстрирует эти слова Шоу. Настроение и даже техника пьесы — стриндберговские. Однако для полноценного анализа этого произведения потребовалась бы отдельная книга о драматургии Толстого.