Толстой и Достоевский. Противостояние

Но давайте сами не попадать в его ловушку. Никакая отдельно взятая анатомия толстовского гения не поможет увязать человека, который не переносит Шекспира и называет театральную атмосферу развратной, с автором превосходной комедии и по меньшей мере двух первоклассных трагических драм, где заметны следы пристального изучения драматургической техники. Мы можем сказать лишь то, что, выбрав Гомера в противовес Шекспиру, Толстой выразил господствующий дух своей жизни и своего творчества.

В отличие от Достоевского, который чрезвычайно многое почерпнул из театра, хотя сам пьес не писал (не считая пары юношеских стихотворных фрагментов), Толстой сочинял как романы, так и драмы, но проводил между этими жанрами строгое разграничение. Однако его опыт привнесения в художественную прозу элементов эпопеи остается самым тонким и цельным из всех, когда-либо предпринятых. Противопоставление Гомера и Шекспира в известной статье — это и речь в защиту романа, и заклинание старого колдуна, пытающегося застолбить для себя место в спасении и, в то же время, нейтрализовать чары, которые он своими непревзойденными заклинаниями сам же в прошлом и наложил.

Часть 3

Следует обратиться к театру…[75]

Письмо Бальзака г-же Ганской, 23–24 августа 1835 г.

I

Музыка — именно в ней XIX век воплотил мечту о создании трагических форм, сравнимых по величию и стройности с классической и ренессансной драмой: в торжественных и скорбных квартетах Бетховена, в квинтете до-мажор Шуберта, в «Отелло» Верди и, особенно, в «Тристане и Изольде» Вагнера. Великая идея «возрождения» поэтической трагедии, которая владела умами романтиков, осталась нереализованной. Позднее — когда театр с появлением Ибсена и Чехова вновь ожил, — былые модели героики претерпели необратимые изменения. И все же тот век произвел на свет одного из великих мастеров трагической драмы — Достоевского. Мысленно прослеживая путь во времени от «Короля Лира» и «Федры», мы приходим к мигу непосредственного узнавания, только дойдя до «Идиота», «Бесов» и «Братьев Карамазовых». Пытаясь дать Достоевскому краткое определение, Вячеслав Иванов назвал его «русским Шекспиром».

XIX век прославился лирической поэзией и прозой, но, тем не менее, высшим литературным жанром считалась именно драма. И тому были свои исторические причины. В Англии Кольридж, Хэзлитт, Лэм и Китс сформулировали каноны романтизма под знаменем елизаветинской драмы; французские романтики во главе с Виньи и Виктором Гюго равнялись на Шекспира, считая его своим святым покровителем и выбрав именно театр полем боя против неоклассицизма; за теорией и практикой немецких романтиков от Лессинга до Клейста неотступно следовала вера в то, что синтез Софокловой и Шекспировой трагедии может дать новую всеобъемлющую форму. Романтики видели в состоянии драмы мерило здоровья как языка, так и государственной власти. В «Защите поэзии» Шелли писал:

«Несомненно, что наивысшему расцвету драмы всегда соответствовал наилучший общественный порядок; а упадок или исчезновение драмы там, где она некогда процветала, служит признаком падения нравов и угасания тех сил, которые поддерживают живую душу общества»[76].

Ближе к концу века та же идея излагается в статьях Вагнера и воплощается в самой концепции Байрёйта[77].

Эти историко-философские установки отразились в социологии и экономике литературы. И поэты, и романисты расценивали театр как принципиально важное средство на пути к респектабельности и материальному достатку. В сентябре 1819 года Китс писал брату по поводу своей трагедии «Оттон Великий»:

«В Ковент-Гардене она скорее всего будет освистана. А имей она успех хотя бы там, это вызволило бы меня из трясины. Под трясиной я разумею дурную славу, которая преследует меня по пятам. В модных литературных салонах имя мое считается вульгарным — в глазах их завсегдатаев я ничем не отличаюсь от простого ремесленника-ткача. Трагедия избавила бы меня от многих бед. Беда стряслась прежде всего с нашими карманами»[78].