Толстой

«Я даю способ спасти меня – вернуть дневники. Не хотят – пусть променяются: дневники останутся “по праву” у Черткова, а ПРАВО жизни и смерти останется за мной. Мысль о самоубийстве стала крепнуть. Слава Богу! Страданья мои должны скоро прекратиться». То ли в своей обиде на Черткова, на мужа, которому она отдала столько сил, а он отнимал, как ей казалось, у нее право оставаться единственной возле него и право на рукописи, она применяла доступные ей методы, не зная, как иначе повлиять на ситуацию. А может, как говорят некоторые исследователи, Софья Андреевна страдала болезнями психического толка, и происходящее еще более усугубило их течение. Возможно, сказалась совокупность факторов, эмоций, интересов. Точных ответов, к сожалению, нет.

Павел Басинский объясняет это так: «Например, только сейчас я понимаю, насколько безвыходной была ситуация конфликта Софьи Андреевны и Черткова. Оба отдали Толстому свои жизни. Оба после его смерти не могли обрести какой-то другой жизни. Не могла Софья Андреевна, как Наталья Пушкина, выйти замуж второй раз. Не мог Чертков заниматься чем-то еще, кроме наследия Толстого. Вот и разорвали старика на части, как он сам написал в своем тайном дневнике. Виноват ли он в этом? Виноват ли он в том, что слишком велик для этого мира, для обычных людей? Не знаю…»

В своей борьбе за мужа и рукописи Софья Толстая проиграла. Конечно, для нее это было трагедией.

Как вспоминал Лев Львович Толстой: «И вот где обнаружились до конца людская тупость, жестокость, злоба и затмение. Ту женщину, которая создала ему счастливую жизнь, ту, которая любила его больше всего на свете и без которой для него все была “тьма”, ту, которая отдала ему все свои силы, всю “душеньку” и “душу”, несмотря на разность с его душой, ту, которая дала ему “счастье, какое не могло кончиться жизнью”, – ее не пустили к умирающему. Только когда агония смерти была уже окончена, когда ему оставалось только два последних вздоха, ее впустили в комнату. Она бросилась к его изголовью, обняла, и на ухо ему стала нашептывать слова любви. Она надеялась, что он услышит ее, хотя отец уже не говорил и не видел. Он вздохнул раз, другой, глубоко, точно облегченный, и все было кончено».

Ей непросто было в жизни с великим писателем, она не смогла находиться рядом, когда он умирал, ей очень тяжело пришлось после его смерти. Многие ее обвиняли в том, что она отравила жизнь своего мужа.

Как отозвался на эту драму Максим Горький: «Прочитав книжку “Уход Толстого”, сочиненную господином Чертковым, я подумал: вероятно, найдется человек, который укажет в печати, что прямая и единственная цель этого сочинения – опорочить умершую Софью Андреевну Толстую… Теперь слышу, что скоро выйдет в свет еще одна книжка, написанная с тем же похвальным намерением: убедить грамотных людей мира, что жена Льва Толстого была его злым демоном, а подлинное имя ее – Ксантиппа.

Она не нравилась мне. Я подметил в ней ревнивое, всегда туго и, пожалуй, болезненно натянутое желание подчеркнуть свою неоспоримо огромную роль в жизни мужа. Она несколько напоминала мне человека, который, показывая в ярмарочном балагане старого льва, сначала стращает публику силою зверя, а потом демонстрирует, что именно он, укротитель, – тот самый, единственный на земле человек, которого лев слушается и любит. На мой взгляд, такие демонстрации были совершенно излишни для Софьи Толстой, порою – комичны и даже несколько унижали ее. Ей не следовало подчеркивать себя еще и потому, что около Толстого не было в те дни никого, кто был бы способен померяться с его женою умом и энергией. Ныне, видя и зная отношение к ней со стороны различных Чертковых, я нахожу, что и мотивы ревности к чужим людям, и явное стремление встать впереди мужа, и еще кое-что неприятное в ней – все это вызвано и оправдано отношением к жене Толстого и при жизни, и после смерти его.

Я говорю обо всем этом не очень охотно и лишь потому, что нахожу нужным еще раз указать, насколько исключительно сложны были условия, среди которых жила Софья Толстая, как много ума и такта требовали они. Как все великие люди, Лев Толстой жил на большой дороге, и каждый, проходящий мимо, считал законным правом своим так или иначе коснуться необычного, удивительного человека. Нет сомнения, что Софья Толстая оттолкнула от мужа немало грязных и корыстных рук, отвела множество равнодушно любопытных пальцев, которые хотели грубо исследовать глубину душевных ран мятежного человека, дорогого ей.

В конце концов – что же случилось?

Только то, что женщина, прожив пятьдесят трудных лет с великим художником, крайне своеобразным и мятежным человеком, женщина, которая была единственным другом на всем его жизненном пути и деятельной помощницей в работе, – страшно устала, что вполне понятно.

В то же время она, старуха, видя, что колоссальный человек, муж ее, отламывается от мира, почувствовала себя одинокой, никому не нужной, и это возмутило ее.