Толсты́е: безвестные и знаменитые

Конечно, знакомство с просвещёнными людьми тешит самолюбие, однако оно не принесло Толстому ни малейшей выгоды, поскольку за свои успехи он должен благодарить только государя – сначала Александра I, а затем его наследника, который не упёк его в тюрьму за близость к заговорщикам.

Монаршая благосклонность проявилась и в 1928 году, когда в Академии художеств освободилось место вице-президента. Николай I в разговоре на эту тему с одним из своих вельмож вспомнил о Толстом. Вот как Мария Каменская описала это событие:

– Вы забываете, ваше величество, что граф Фёдор Петрович Толстой по чину больше ничего, как мичман в отставке [на самом деле, лейтенант]. А место вице-президента Академии художеств, кажется, требует чина статского советника?

– Только-то? Ну, это не твоя беда! Был бы у меня вице-президент, а чины будут. Что, доволен? – милостиво трепля по плечу всегдашнего ходатая за отца моего, сказал император.

Положение осложнялось тем, что Толстой к этому времени преуспел лишь в создании живописных миниатюр и медальонов, а назвать его общепризнанным авторитетом в живописи никому не пришло бы в голову. Вот и Мария Каменская весьма скептически оценила его способности, когда Фёдор Петрович взялся за семейный портрет:

«В Петербурге, не переставая усердно служить и заниматься лепкой своих медалей, отец мой пользовался каждым светлым утром, чтобы писать семейную картину: маменьку, Лизаньку и меня ставил на натуру, себя писал в зеркало. Картина эта писалась что-то долго. Папенька ведь не умел писать эффектными щедрыми, мазками, как пишут теперь молодые художники, и очень сожалел, что этот род живописи не давался ему. <…> Ему непременно надо было вырисовать до мелочей всё, что он видел. <…> А так писать быстро нельзя!»

Эта работа затянулась на несколько лет, но лучше бы Толстой этого не делал – большую часть картины занимает примитивный интерьер, а фигуры самого автора и домочадцев весьма невыразительны. Совсем другое впечатление производит «Портрет семьи Карла IV» Франсиско Гойи, написанный на тридцать лет раньше. Тем не менее, должность вице-президента Фёдор Петрович получил.

Чудны дела твои, Господи! Фёдор Иванович никогда не помышлял о том, чтобы выразить себя в искусстве, но преуспел в этой области гораздо больше своего двоюродного брата. А началось всё с того, что Фёдор Иванович отправился в кругосветное путешествие, подменив будущего вице-президента. Власти решили таким образом вразумить отчаянного дуэлянта, выпивоху и картёжника, но не тут-то было.

Случившееся на корабле современники описывали по-разному. Согласно версии Крузенштерна, по прибытии на Камчатку «поручик гвардии граф Толстой, доктор посольства Бринкен и живописец Курляндцев оставили корабли и отправились в Петербург сухим путём». Иначе описал эту историю Илья Львович Толстой в «Моих воспоминаниях»:

«Доро́гой Толстой устроил бунт против капитана корабля и был высажен на какой-то необитаемый остров. Там он прожил больше года и познакомился и сдружился с крупной обезьяной. Говорят даже, что эта обезьяна служила ему женой. Наконец корабль вернулся, и за ним выслана была шлюпка. Обезьяна, успевшая за это время к нему привязаться, видя, что он уезжает, кинулась в воду и поплыла за лодкой. Тогда Толстой спокойно взял ружьё, прицелился и застрелил свою верную подругу. Предание ещё добавляет, что он её, мертвую, вытащил из воды, взял на корабль, велел зажарить и съел».

Откуда мемуарист взял это предание, он не сообщил – возможно, оно ему приснилось. Ещё более невероятен его рассказ о том, что Фёдор Иванович привёз из путешествия живого крокодила, который не желал есть ничего, кроме стерлядей и осетров. Хозяин на этом будто бы чуть не разорился, но к счастью крокодил вскоре сдох. Увы, в этом пристрастии Ильи Львовича к страшилкам есть явные признаки извращённого сознания.

Историю с обезьяной по-своему изложил Геннадий Владимирович Грудев, тайный советник, воспоминания которого были опубликованы в «Русском архиве» в 1898 году, через несколько лет после смерти их автора:

«На корабле наклонности Толстого скоро обнаружились, и он такую развёл игру и питьё, что Крузенштерн решил от него отделаться. Сделана была остановка на Алеутских островах, все сошли и разбрелись по берегу. Сигнал к отъезду был подан как-то неожиданно; все собрались и отплыли, как бы не найдя Толстого. При нём была обезьяна; с нею он пошёл гулять, а потом рассказывал для смеха, что первые дни своего одиночества он питался своей обезьяной».

Поскольку этот рассказ противоречит и официальной версии, и воспоминаниям Ильи Львовича, имеет смысл ознакомиться с мнением третьего лица. Вот что писал современник Пушкина, издатель и литератор Фаддей Булгарин: