Толсты́е: безвестные и знаменитые

Фёдор Иванович, кажется, очень довольный просьбой дяди, улыбаясь, сейчас же начал расстегивать свой черный сюртук. <…> Он отстегнул запонки рубашки, открыл свою грудь и выпятил её вперед. Все за столом привстали с мест и начали внимательно разглядывать её: вся она сплошь была татуирована. В самой середине сидела в кольце какая-то большая пёстрая птица, что-то вроде попугая, кругом какие-то красно-синие закорючки. <…> Когда все зрители достаточно нагляделись на рисунки на груди, Фёдор Иванович Толстой спустил с себя сюртук и засучил рукава рубашки: обе руки его тоже были сплошь татуированы, на них вокруг обвивались змеи и какие-то дикие узоры. <…> Когда Фёдор Иванович покончил с дамами, кавалеры увели его наверх, в светёлку к дедушке, и там снова раздели и разглядели уже всего, с ног до головы».

Толстой стал «произведением искусства» во время остановки экспедиции на Маркизских островах, прибегнув к помощи одного из местных жителей, для которых украшение собственного тела татуировкой считалось даром человеку от бога. Полное отсутствие татуировок означало, что человек принадлежит к изгоям, так что волей-неволей Толстому пришлось довериться местному специалисту, а затем он, видимо, вошёл во вкус. Дело в том, что татуировка считалась не просто украшением, но как бы выполняла роль большого эпического полотна, на котором были отражены и знаменательные эпизоды в жизни человека, и его положение в обществе туземцев.

Приходится признать, что в некотором смысле Фёдор Иванович «переплюнул» Фёдора Петровича, поскольку сумел «выразить себя в искусстве», причём в таком качестве пользовался огромной популярностью. Однако этим таланты Толстого не исчерпываются – вот как охарактеризовал его Фаддей Булгарин:

«Он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами, литераторами и любителями словесности и искусств. Умён он был как демон и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить».

Булгарин отмечал и успехи Толстого за карточным столом:

«Фёдор Иванович постоянно выигрывал огромные суммы, которые тратил на кутежи. <…> Играли обыкновенно в азартные игры, в которых характер игрока даёт преимущество над противником и побеждает самоё счастье. <…> Поиграв несколько времени с человеком, Толстой разгадывал его характер и игру, по лицу узнавал, к каким мастям или картам он прикупает, а сам был тут для всех загадкой, владея физиономией по произволу».

Вот так Толстой распорядился своими незаурядными способностями. К этому следует добавить, что, по рассказам современников, в дуэльных схватках он убил одиннадцать человек. Герцен в «Былом и думах» во всём винил только самодержавную власть, отвергая предрасположенность Толстого к такому поведению, которое наносит вред любому обществу:

«Он развил одни только буйные страсти, одни дурные наклонности, и это не удивительно; всему порочному позволяют у нас развиваться долгое время беспрепятственно, а за страсти человеческие посылают в гарнизон или в Сибирь при первом шаге».

В какой-то степени Герцен оказался прав, о чём свидетельствует последняя проделка «Американца». Некий мещанин взялся построить богадельню в память его умершей дочери, однако не угодил заказчику и за это поплатился – Толстой насильно вырвал у несчастного здоровый зуб, причём без всякого наркоза. От ссылки в Сибирь спасло «Американца» заступничество графа Орлова, который в качестве аргумента выдвинул следующее соображение: «не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим».

Глава 11. Бегом в Америку!

В прежние времена в России была тьма-тьмущая Толстых – две графские и две нетитулованные ветви при поддержке тех, кто по недоразумению оказался не приписан ни к каким ветвям, наплодили такое количество потомков, что их вполне могло хватить для создания небольшого государства. После прихода к власти большевиков многие обладатели дворянских титулов бежали на запад и на юг, а после второй мировой войны из полуразрушенной Европы перебрались за океан. Впрочем, богатая Америка притягивала их и раньше – первую попытку предпринял Фёдор Иванович, однако доплыл с оказией лишь до Алеутских островов, за что и получил прозвище «Американец». Зато дети Льва Николаевича добрались даже до Нью-Йорка – любопытные американцы какое-то время с интересов внимали их рассказам об отце. В этом деле преуспели и Лев-младший, и Илья, и Александра.

Можно понять Илью Львовича, Александру Львовну и других представителей дворянской знати, которые навсегда покинули страну большевиков. Но вот вопрос: почему в 90-е годы прошлого столетия уезжали из России не потомки графов, а простые граждане? В 2003 году Ирина Хакамада, беседуя с Татьяной Толстой в телепрограмме «Школа злословия», высказала такую мысль: