Том 1

Они проходили с писарьком совсем близко, по дороге. Гуляли, как господа какие, которых видел Тимоха в большом городе — очень вежливо и под ручку. Настя держалась гордо и стройно, а писарек, избоченившись, прилегал к ней плечом, вертел тросточкой и лебезил.

— Это все-с смотря по воспитанию-с, — играл в воздухе его слащавый тенорок. — Какие же, к примеру, в чумазом мужике-с могут быть чувствия? Я человек-с нежного воспитания, у меня и чувствия деликатные. Я вот когда в городе жил, такие-с стишки излагал, что за мной, может, две миллионные купчихи бегали…

Тимоха поглядел ему вслед и сморщился.

— Прямо видеть я его не могу!.. Хуже поганого татарина он мне! Нет, беспременно надо в город закатиться… Там меня, с крестом-то, в швицары везде — за мое удовольствие! Мочи моей больше нет…

Он тряхнул головой.

— Такое у меня зло! Подложил бы я ему штуку на прощанье…

— Штуку? — радостно подхватил Тишка.

На селе он слыл за первого озорника, и мысль о какой-нибудь «штуке» всегда была для него самой приятной. Тем более, что на писарька он тоже имел свой зуб.

— Штуку-то? — погрозил он кому-то пальцем. — Погоди, мы ему подстроим!

III

Действительно, штуку они подстроили — и такую необыкновенную, что все село ахнуло.

В воскресенье на селе самое большое гулянье. В поле не выезжать — хочешь, на печи целый день валяйся, хочешь, к околице ступай с парнями и девками в игры играть. Девки там в праздничных ярких сарафанах, набеленные и насурмленные, платки цветистые, как жар горят; парни в лаковых сапогах и новых поддевках — позванивают гармошками, перемигиваются…

Но самое главное веселье — у качелей. Еще издали слышны там охи и визги: то платье яркоцветное взметнется в вышину, то ухарская копна кудрей и пунцовая рубаха. Стонут ветхие скрепы, визжат кое-как ввинченные кольца, но парням все нипочем: лишь повыше бы занести зазнобу!.. Подошли и Настя с писарьком.

— Может, желаете прокатиться? — галантно притронулся он к котелку.

— Пожалуй… — конфузливо согласилась Настя.

Она села боком на доску, писарек встал на конец. Тросточку он повесил себе на локоть, а шляпу прикрепил резинкой к пуговице; когда же раскачивал, то дрыгал коленками и вздыхал. Качели чуть-чуть колебались.

— Вы бы пошибче, — сказала Настя.

— Невозможно-с, — ощерился писарек, — у меня в голове кружение-с. Да и к чему зря руки-то вихлять!

Вдруг из-за угла показался Тимоха с приятелем. Тишка нес под мышкой гармонику, а солдат был в одной рубахе и уже без перевязи. Оба поглядели насмешливо на писарька и перешепнулись, Настя почему-то встревожилась.

— Прохор Иваныч, — дернула она боязливо писарька, — давайте слезем, а то кабы вон энти…

Но не успела она и ступить на землю, как произошло что-то совсем неожиданное. Качели вдруг сильно дернулись, Тишка моментально очутился на ее месте, Тимоха — на другом конце, и писарек, побоявшийся сразу спрыгнуть, взлетал уже вместе с ними вверх.

— Ах, фулиганы! — закричал он, впиваясь дрожащими руками в веревки. — Да как вы смеете!.. Пустите сейчас же!..

— Вот и возьми его за рупь, за сорок! — насмешливо подмигнул зевакам Тишка. — Ему же удовольствие делают, а он ругаться!

Качели безостановочно скрипели и махали все выше и выше. Рубаха у Тимохи вздулась парусом, лицо побагровело от напряжения. Тишка заломил ухарски картуз и сыпал на гармонике плясовую, а внизу грудился народ и гоготал.

— Караул! — кричал писарь, приседая к самой доске. — Православные… Убива-ают!

— Солдат, сыпь! — отзванивал Тишка, залетая выше изб. — Зажарива-ай!

Тросточка у писарька давно выпала, котелок сорвался с головы и теперь летал за ним на резинке туда и сюда. Сам он изогнулся в три погибели и жалким, перекошенным от ужаса лицом смотрел на толпу. Теперь он уже не кричал, а визжал каким-то нелепым, режущим визгом, как визжат девки, когда их нечаянно напугают. А качели все сильнее и сильнее, каким-то стонущим вихрем, рвались ввысь и повисали там стоймя — вот-вот шарахнутся через перекладину.

Сбегались со всех сторон мужики, галдели и посмеивались потихоньку в бороды. Ребятишки мчались по селу и горланили:

— Тятька, мамка, скорея-а-а! Солдат писаря закача-ал!

Наконец качели начали понемногу сдавать. Тишка откинул гармонику и заскреб ногой по земле. Писарек кулем свалился с доски весь зеленый.

— Ответишь за это! — с плачущим визгом налетел было он на Тимоху. — Я, брат!.. — Но, не докончив, отвернулся вдруг и, схватившись за горло, побежал куда-то в переулок.

— Замутило, — соболезнующе покосился вслед ему Тишка. — Настенька, догони кавалера-то, а то, неравно, ноги где протянет!

Настя стояла поодаль бледная, с закушенными губами и молчала.

— До-виданьица! — крикнул ей Тимоха, уходя за Тишкой. — Лихом не поминайте, Настась Петровна! Нонче в город закатимся, больше глаза вам мозолить не станем. Адью!

* * *