Том 1

— То есть? —спросил Алексей. — Не очень понял тебя, сержант. Скажи разумнее.

— Как «то есть», старшина? А ты невинницу из себя не строй! Чувствуем твои методы, не дураки! Высоко ты вознесся, а правда-матка все равно есть, как ни крути. Нет, исключить тебя за клевету из комсомола и из училища — вот что надо! Или к суду, ясно?

— Черт тебя знает, что ты за артиллерист, — проговорил Алексей. — Ни разу таких не видел.

— Ты брось эти штучки, старшина, туману не напускай!.. Я-то как раз артиллерист, а не быстренький, как некоторые тут!..

— Не видно, — сказал Алексей. — В артиллерии не стреляют с закрытыми глазами. Прешь напролом, как бык.

— Ты мне словами па́мороки не забивай! Я-то уши развешивать не буду! Ничего у тебя не выйдет! — угрожающе заговорил Карпушин. — Учти: вся твоя карьера шита белыми нитками, хоть ты и до старшин долез… Лесенка твоя как на ладони… ясно?

— Слушай, Карпушин, — брезгливо вмешался Полукаров, — закрыл бы ты заседание юридической коллегии с перерывом на каникулы. Надоело слушать громовые, но дурацкие речи!

— А ты-то что, Полукаров? Подкупили тебя вроде? — выкатил пронзительно-светлые глаза Карпушин. — Или уже не понимаешь, что за кулисами у вас делается? Может, всякие подробности рассказать, как люди жить умеют? И о Валеньке тоже знаем…

— Что именно? Ну-ка объясни. — Алексей почувствовал, как холодеют, ознобом стягиваются губы, и проговорил с хрипотцой: — Смотри, сержант, если будешь тут еще галдеть, я тебе морду набью, хоть и на гауптвахту сяду! Все уяснил?

— Подожди, Алеша.

Сказав это, из толпы курсантов как-то лениво, бесстрастно вышагнул все время молчавший Дроздов, положил руку на крутое плечо Карпушина и долго пристально рассматривал его с головы до ног; тотчас в курилке задвигались, зашумели, кто-то предложил накаленным басом:

— Толя, тресни ему по умной шее за демагогию! У этого парня — гениальных мыслей гора!

— А ну тихо! — остановил Дроздов возникший вокруг шум и властно подтолкнул Карпушина к двери. — Проваливай по-вежливому. А ну — выпирай, выпирай из курилки к чертовой бабушке, пока я не рассердился!

Тогда Карпушин, сузив веки, высвободил плечо из-под руки Дроздова, раздувая ноздри, попятился к двери, затем повернулся и со сдержанным бешенством начал протискиваться к выходу. Дроздов проводил его до самой двери, напоследок дружески посоветовал:

— Если не успокоишься, сходи в санчасть. Там есть хорошенькая сестренка. В шкафу направо у нее валерьянка с ландышем… Не поможет — поставь горчичники ниже поясницы. В голове прояснится. Будь здоров!

— А выпроводил ты его, Дроздов, напрасно, — заметил Грачевский, косясь на Алексея. — Потом, видишь ли, объективно еще ничего не известно…

— У тебя куриная слепота, Грачевский, — ледяным тоном ответил Дроздов. — Дальномер с собой носи. В кармане.

— Слепота не слепота, а ты-то знаешь, где правда?

Зимин с негодованием заявил Грачевскому:

— Если не из нашей батареи, значит, может говорить все, что хочет! Просто безобразие!

Он повел сердитыми глазами — Алексей уже стоял подле окна, быстро чиркал спичкой по коробку, прядь волос упала ему на висок. «Волнуется?» — подумал Зимин, и в ту же минуту дневальный, с шашкой и противогазом, появился в курилке, прокричал зычно:

— Старшину первого дивизиона к телефону!

В вестибюле, где был столик дежурного с телефоном, Алексей, немного успокоившись, взял трубку, произнес обычное:

— Старшина Дмитриев.

— Алексей? — послышался голос из другого мира. — Алексей, это ты? Я должна тебя увидеть и поговорить. Ты можешь взять увольнительную?

— Валя, как я рад, что ты позвонила!.. Но я не могу увидеть тебя ни сегодня, ни завтра.

Глава двадцать вторая

«Здравствуй, дневник, старый друг, я тебя совсем забыл!

Сейчас ночь, а я сижу в Ленкомнате и записываю, как автомат. Даже пить хочется, а я не могу оторваться, сходить к бачку. Ну, спокойней, курсант Зимин, и все по порядку.

Итак, вчера ночью я никак не мог заснуть после этого безобразия в курилке, когда чуть драка не случилась. А когда не можешь уснуть, то всегда подушка какая-то горячая, колючая и ужасно жарко голове. Я стал переворачивать подушку прохладной стороной вверх и вдруг слышу — вроде таинственный шепот. Было, наверно, часа два ночи, все спали в батарее, свет горел только в коридоре, и там тихие шаги дневального: тук-тук…

Приподнимаюсь и вижу: Ал. Дмитриев лежит на своей койке с открытыми глазами, а рядом сидит Толя Др. Вот о чем они говорили:

Ал.: Ты уверен, что Борис заранее все обдумал с этой катушкой? Но для чего это ему? Вот что я не могу понять. И никогда не поверю, что он трус.

Дрозд.: Ты просто идеалист… Он же предал тебя да еще оговорил. В сорок третьем ты его тоже простил бы?

Ал.: В таком случае я не хочу вспоминать, что было на стрельбах. Не хочу об этом говорить. Хватит!

Дрозд.: Ну, знаешь, это толстовщина какая-то!

Ал.: Нет, Толька. Эго другое.

Дрозд.: Я разбужу Сашку, давай посоветуемся вместе, что делать.