Том 1

В «Батальонах» и «Последних залпах» еще нет того типа личности, который вызывает особенную неприязнь писателя, ста-ловясь для него средоточием общественного зла. Эгоизм Овчинникова трагически запутывает и губит только его самого, Иверзев искупает свою вину, глубоко переживая ее. Но по мере углубления писателя в противоречия бытия неизбежно рождается зловещее предчувствие появления образов Меженина («Берег») и Лазарева («Выбор»). Их предваряют образы Уварова и Быкова в следующем произведении Бондарева — его первом романе «Тишина» (1962—1964).

При том, что в «Тишине» нет развернутых картин жизни ее героев на войне, она тем не менее вмещает их недавнее военное прошлое. Сами для себя, для окружающих и для читателя они оттуда, где просят огня батальоны, где звучат последние залпы. Соотнесение мира ушедшей вместе с войной юности и сегодняшнего, с каждым днем отдаляющегося от войны бытия, отражаясь в конфликтах и характерах романа, отчетливо несет идею единства жизненного потока.

Когда «Батальоны» и «Последние залпы» вывели Бондарева в ряд первых «баталистов», это не могло не породить в нем сознания опасности, таящейся в регламентирующей читательское восприятие формулировке: «военная проза». Недаром так настойчиво повторено в известных «военных» стихах А. Межирова: «Мы писали о мире, о мире, не делимом на мир и войну». Бондарев и Василь Быков, выступая в печати, не раз объясняли, что материал войны — для них еще и возможность в ее конфликтах раскрыть нравственное содержание, драматизм «неделимой» жизни. Время властно уводило в новые рассветы, словно бы оставляя позади, в истории недавнее прошлое, которое на первый взгляд все менее давало о себе знать в послевоенном бытии. Но писатель, герои которого испытали жажду разрешения вопроса о столкновении добра и зла в их социальной первооснове еще на войне, знает: цепь времен едина.

«Настоящее не может быть оторвано от прошлого, иначе теряются нравственные связи. В настоящем всегда есть прошлое, — пишет Бондарев в статье «Время — жизнь — писатель». — Наше настоящее — это сумма социальных явлений, счет которых начался не сегодня. Осмыслить настоящее невозможно без уходящих в историю пунктиров, так же как невозможно познать характер человека без его прошлого, вернее без суммы поступков…» В основе романа «Тишина» — именно эти мысли.

Как справедливо замечает критика, роман «Тишина» и повесть «Родственники» «стали шагом на пути создания нового типа романа, по форме психологического, «семейного», как назвали бы его раньше, но по сути остросоциального, трактующего важные политические проблемы»[3]. И философские тоже, те, что будут развернуты в романах Бондарева следующего десятилетия, — добавим мы.

«Тишина» — первое у писателя широкое исследование человека вне экстремальных обстоятельств войны. Здесь прежде всего его занимают вопросы о том, какое развитие получат и получат ли упроченные на войне драгоценные качества советского человека.

Резкий переход героев романа Сергея Вохминцева и Константина Корабельникова из военных будней в мирные дни связан для них с немалым психологическим напряжением, воссозданным в романе с той убедительностью и наглядностью, какие составляют одну из непременных особенностей писательской манеры Бондарева, умеющего вместить в малую единицу времени сложную динамику мыслей и чувств личности, множество ее состояний и их оттенков.