Том 1

— Мы благополучно прошли нейтралку, подползли к немецким траншеям. Когда ползли по нейтральной полосе — ни одной ракеты. Ни выстрела. Спрыгнули в немецкую траншею — везде пусто, тихо. Только огоньки видны сквозь снег, и чудится: где-то поют. У немцев, оказывается, праздновали сочельник. Подошли к крайнему блиндажу. Ни одного часового. Из трубы искры летят. Заглянули в окошко — видим: на столе картонная елка, на ней свечи и пятеро немцев сидят вокруг и поют. Поставили сержанта часовым у блиндажа и сразу вошли в маскхалатах, с автоматами. Все в снегу — просто привидения. Немцы увидели нас и замолчали. Смотрят — и ничего не поймут. В общем, видим: самый старший в блиндаже — обер-лейтенант, и, конечно, командуем: «Оружие сдать! Идти за нами!..» И тут обер-лейтенант опомнился: «Это русские!» — и за парабеллум. Один из нас ударил его гранатой по голове, он упал. В эту минуту мы испугались одного — за жизнь обер-лейтенанта, он был ценным «языком».

— А что вы сделали с остальными?

— Когда обер-лейтенант упал, остальные немцы открыли огонь, и мы тоже. Потом подхватили обера и — в траншею. Вот и все.

— А немцы?

— Когда мы отошли метров на пятьдесят, у них поднялся шум, вслед нам стали бить пулеметы, но вслепую — метель была страшная…

Трамвай катился по улицам, мерзло хрустели колеса; Валя наклонилась к протертому «глазку», который густо налился холодной синью: видимо, метель прекратилась, и в небе появилась луна.

— Ну вот, проехали две лишние остановки, — внезапно сказала Валя. — Слезаем.

Они вышли на углу против аптеки с темными окнами. На голубоватом снегу сразу увидели свои тени и длинные тени тополей. Было необычайно тихо, как бывает только после обильного снегопада. Накаленная холодом высокая январская луна ныряла в облаках над городом.

Они шли по лунным переулкам, мимо залепленных свежим снегом домов, мимо закрытых темных парадных. Валя сказала:

— Как вы просто говорили о войне. Ужасно ведь это… Что же вы молчите?

— Слушаю, — задумчиво ответил Алексей. — Слушаю скрип снега… Весь город спит… А мы с вами одни. И тишина во всем мире.

— Возьмите меня под руку, — неуверенно проговорила она. — Видите, сугробы?

Он взял ее под руку, ощутив ее близость.

— Вам не холодно?

— Нет. Руки немножко замерзли.

Он сейчас же снял свои перчатки.

— Наденьте, они меховые. А то у вас какие-то несерьезные, по-моему, летние.

— А как же вы?

— Я привык после Сталинграда…

— Хорошо, давайте ваши, — не сразу согласилась она. — А вы подержите мои.

Он со странным чувством взял ее легонькие перчатки, усмехнулся, сунул в карман шинели.

Они миновали мост над железной дорогой — здесь пронзительно дуло; далекие огни вокзала дрожали в розоватом пару. Потом опять лунные сугробы, опять скрип снега под Валиными ботиками.

Неожиданно она остановилась.

— Пришли.

Они стояли перед большим домом без огней; над подъездом — эмалированная дощечка с номерами квартир; единственная лампочка светила в фиолетовом кругу.

— Возьмите свои фронтовые перчатки. Действительно — теплые. Спасибо.

Алексей, хмурясь, тихо и ненужно спросил:

— Это ваш дом? Вы здесь живете? Удивительно…

— А вы что — не верите? — Она засмеялась.

— Валя, — серьезно проговорил Алексей. — У дома несчастливый номер — тринадцатый.

— Вы так суеверны?

— Представьте. — Он осторожно взял ее руку. — Постойте, не уходите…

— Нет, все-таки лучше — до свидания.

Валя вбежала в подъезд, гулко хлопнула дверь парадного, разметая снежинки на тротуаре. Простучали ботики в глубине лестницы — и наступила тишина.

Глава вторая

Минут через десять он уже шагал по синим теням домов, около мохнатых от инея заборов; снег под сапогами жестко и празднично визжал на весь квартал. «Что ж, с Новым годом! — говорил он весело сам себе. — С Новым годом, Алешка!»

В последнем переулке, который сворачивал к училищу, он услышал позади торопливый звон шагов в студеном воздухе, насвистывание — и оглянулся, сразу узнав по этому свисту Бориса. Тот шел своей гибкой, прочной походкой, в избытке чувств похлопывая кулаком по фонарным столбам, словно во что бы то ни стало желая нарушить покой спящего города, и еще издали крикнул, искренне обрадованный:

— Алешка! Так и знал, что тебя встречу. Все дороги этого города теперь ведут в училище!

Он был возбужден, новая шинель распахнута, белые ровные зубы светились в улыбке.

— Слушай, ты куда это так таинственно исчез с Валей? Провожал?

— Да.

— Ну и как?

— Что — «как»?

— Ладно. Все ясно. Молчу, и закуривай! — Он откинул полу шинели, извлек из кармана коробку папирос. — Вчера покупал у пацана возле кино. «Дяденька, берите «Казбек» с разбегу!» Давно мы папирос не курили! Не спеши, нечего нам торопиться. В дивизионе все еще дрыхнут. Вот шел и думал, неужели погоны — наша судьба? Представь, кончим училище и лет через пятнадцать встретимся полковниками где-нибудь на глухом полустанке… Неужели на всю жизнь?.. Ну и, конечно, жаль, что праздник окончился так быстро! Тебе понравилась Майя?

— Это та, у которой мы были? По-моему, она похожа на Бэлу. Помнишь, у Лермонтова?