Том 1

— Прекратите! — крикнул Градусов с яростью. — Вы угрожали оружием курсантам? Кто на вас напал? Они? В артиллерийском училище нет курсантов, которые нападали бы на штатских! Предъявите документы! Курсант, отпустить его!

Алексей возбужденно усмехнулся, оттолкнул от себя парня, и тот, сутулясь, сплевывая тягучую слюну, выдавил:

— Не имеете права документы!..

— Это наверняка спекулянты, товарищ майор, — разгоряченно пояснил Алексей. — Они первыми напали, приняли нас за кого-то…

— Та-ак!.. — басовито протянул Градусов, — Вы понимаете, гражданин, что в военное время полагается за нападение на военного человека? А? Нет? Товарищи офицеры, задержать! Проверить у коменданта. Ну а вы? Как смели? — Градусов гневными глазами полоснул по лицу Алексея. — Как смели ввязаться в драку? Передайте о наложенном на вас взыскании капитану Мельниченко: месяц неувольнения! Обоим! Вконец распустились!..

— Ваши они, товарищ майор? — спросил один из офицеров, сопровождавших Градусова. — В нашем дивизионе я что-то их ни разу не видывал.

Не ответив, Градусов, тяжко ступая, зашагал к машине, из которой выглядывал шофер, влез на сиденье; металлически щелкнула дверца. «Виллис» тронулся. Вторая машина еще стояла, работая мотором. Офицеры, видимо командиры батарей из соседнего дивизиона, подсадив съежившегося парня в «виллис», негромко поговорили между собой, затем один из них скомандовал:

— А ну, курсанты, марш в училище! И доложить обо всем дежурному!

И сразу стало очень просторно в переулке от освобожденного белеющего снега на мостовой — гул моторов стих; друзья подавленно молчали.

— За что такая милость? — наконец ядовито выговорил Борис. — Не можешь объяснить — майор был трезв?

— Это не имеет значения, Боря.

— Начинается тыловое воспитание! Когда мы там лупили всякую сволочь — награждали, а здесь — наряды. Ведь этих спекулянтских слизняков расстрелять мало! Да и откуда же майор взялся?

— Дьявол его знает! Наверно, из офицерского клуба, встречал Новый год.

Потом Алексей наклонился и поднял втоптанный в снег блестящий предмет — остренькую, как шило, автоматическую ручку, вероятно служившую оружием, и брезгливо швырнул ее в сугроб.

Молча дошли до училища. Над дверью проходной будки тускло горела электрическая лампочка. Дневальный — совсем юный дед-мороз с винтовкой, в колоколообразном тулупе — высунул нос из воротника, оглядел курсантов с нескрываемой завистью:

— Эх, проходи…

— С Новым годом, браток! — поздравил Алексей сочувственно. — С новым счастьем!..

— Слушаюсь, — ответил одуревший от одиночества дневальный. — Так точно.

Над училищным двором плавала в звездном небе холодная льдинка луны. В офицерском клубе еще светились окна; перед подъездом цепочкой вытянулись машины. Хлопали двери, на миг выпуская звуки духового оркестра; офицеры выходили из подъезда, разъезжались по домам. Наступало утро.

Валя поднялась на третий этаж, позвонила осторожным звонком, подумала, что все давно спят; но тотчас же дверь открыла тетя Глаша, всплеснула руками.

— Ба-атюшки! В инее вся! — ахнула она и, схватив с полки веничек, замахала по ее плечам. — Не одобряю я этого, чтобы так по гостям засиживаться. Личико вон как вытянулось, а глаза спят…

— Ох, тетя Глаша, еле на ногах стою! — Валя присела на сундук в передней, расстегивая пальто. — Ужас как устала…

— Ишь, как сосулька замерзла, — заворчала тетя Глаша. — Дай-ка я тебе пальто расстегну, небось руки совсем онемели.

— Спасибо. Я сама. На улице такой холодище, но, слава богу, меня спасли фронтовые перчатки!

— Какие еще?

— А вот точно как Васины. — И Валя кивнула на кожаные перчатки, лежавшие на полочке. — Вася дома?

Тетя Глаша вздохнула:

— Не в настроении он. Письмо с фронту получил. Хорошего его лейтенанта в Чехословакии убили… Вот и не спится ему. На Новый год не пошел, а дежурный офицер два раза звонил.

Валя, озябшая, вошла в комнату, внеся с собой холодок улицы, задержалась возле голландки, притронулась ладонями к нагретому кафелю, усмехнулась:

— Ну вот еще новости! Капитан артиллерии лежит на диване в состоянии мировой скорби? Ты не был в клубе?

Василий Николаевич в расстегнутом кителе, открывавшем белую сорочку, лежал на диване и курил. На краю еще не убранного стола — недопитая рюмка, тарелка с нарезанным сыром.

— А, прилетела синица, что море подожгла, — сказал он, наугад ткнул папиросу в пепельницу на полу. — Что ж, садись, выпьем, сестренка? Выпьем за озябших на трескучем морозе синиц!

Он не стал дожидаться согласия, приподнялся, налил Вале, затем себе, чокнулся с ее рюмкой, выпил и опять лег, не закусывая, на секунду закрыл глаза.

— Хватит бы, Вася, причины-то выдумывать, — заметила тетя Глаша. — За один абажур только и не пил, кажись.

— Вы самая заботливая тетка в мире, это я знаю. — Василий Николаевич провел пальцами по горлу, точно мешало там что-то, снова потянулся к папиросам. — Меня, тетя Глаша, всегда интересовало: сколько в вас неиссякаемой доброты? И поверьте, трудно жить на свете с одной добротой: очень уж забот много.