Том 1

Первый дивизион артиллерийского училища, в котором капитан Мельниченко командовал батареей, формировался две недели и только несколько дней назад приступил к занятиям. Сформированный из фронтовиков, артспецшкольников и людей из «гражданки», весь дивизион в первые дни имел разношерстный вид. Фронтовики, прибыв в глубокий тыл прямо с передовой, ходили в обхлюстанных, прожженных, пробитых шинелях, в примятых, выбеленных солнцем, вымоченных дождями пилотках: в бесконечном движении осеннего наступления некогда было менять обмундирование, старшины едва успевали догонять батареи.

Серебристый звон орденов и медалей весело наполнял классы и длинные коридоры.

Среди очень молодых были и такие, которые, не думая Долго задерживаться в тылу, не расстались с оружием, привезли его с собою в училище — главным образом трофейные парабеллумы, «вальтеры» и офицерские кортики — оружие, которое фронтовые старшины не успевали брать на учет. По приказу трофейное и отечественное оружие сдали в первый же день. Сдал свой незаконный пистолет ТТ и Борис Брянцев. Он провел пальцами по его рукоятке, задумчиво сказал: «Что ж, пусть отдохнет, авось пе отвыкнет от хозяина», — и, передавая пистолет Мельниченко, полушутливо поцеловал полированный металл.

До свидания, оружие! Все воевавшие с сорок первого и сорок второго года были твердо уверены, что им еще придется заканчивать войну.

Однако капитан Мельниченко твердо знал, что ни ему, ни его батарее, ни одному курсанту этого набора но суждено вернуться на фронт. Перед отправкой в тыл из разговора с членом Военного совета армии он хорошо понял: в глубоких тыловых городах создается офицерский корпус мирного времени. И в середине декабря 1944 года вместе с эшелоном фронтовиков капитан прибыл в Березанск. Он попросил назначение в училище того города, в котором жил до войны.

Новый год прошел, наступили будни, и, как ни странно было чувствовать себя оторванным от фронта, капитан Мельниченко начал втягиваться в тыловую жизнь.

Здания училища огромны и просторны.

Широкая мраморная лестница с зеркалами на площадках, с красным ковром на ступенях ведет на этажи, в батареи. Над головой сверкают старинные люстры; тоненьким звоном вторят они бодрому позвякиванию шпор в коридорах, мирно отражаясь в стеклянно натертых полах. В главном вестибюле толпятся курсанты, вениками стряхивают снег с сапог. После морозного воздуха на плацу здесь тепло, шумно, оживленно, доносятся смех и громкий говор. Дневальный строгим взглядом проверяет входящих, то и дело начальственно покрикивает:

— Слушай, ты сознательный человек или несознательный? Ты труд дневального ценишь? Как у тещи, снега нанес, понимаешь! Очищайсь!

— Не грусти, милый, не грусти! — отвечает ему кто-то из бойких. — Я небесной канцелярией не ведаю. В общем, не делай страшных глаз! И не пугай, ради бога! Мы — пужаные!

Утренние занятия окончены. Время — предобеденное. Капитану Мельниченко нравится это время: дивизион Заполняется движением и ритмом — жизнью.

По лестницам в новом обмундировании вверх и вниз бегут курсанты; толпа — и разом пусто: в училище всё делают бегом.

Вот какой-то хрупкий мальчик идет позади краснолицего старшины-выпускника, который по-хозяйски нахмурен, грозен и нетороплив. Курсант, спотыкаясь и робея, тащит на спине ворох пахнущих снегом шинелей; краснолицый зорко оглядывается на него и недовольно басит:

— По полу, по полу! Кто ж это по полу шинели валяет, дорогой товарищ курсант! Смотреть надо! В каптерку заносить! Да в кучу не валяйте. Не дрова. Думать головой надо! А не ягодицей, ясно?

Увидев капитана, краснолицый изображает уставное рвение, бросает руку к виску, курсант же отпыхивается, оскальзываясь на паркете; он не может поприветствовать — на нем гора шинелей. Этого новичка капитан знает: спецшкольник из первого взвода; кажется, его фамилия Зимин.

Вслед за шинелями несут лопаты, дальномеры в чехлах, буссоли с раздвижными треногами, прицельные приспособления, стопки целлулоидных артиллерийских кругов с логарифмическими линейками. Это обычная жизнь училища в предобеденный перерыв, у этой жизни — свой смысл.

Сейчас капитан стоит в вестибюле, смотрит вокруг и стягивает перчатки. Он только что вернулся с плаца. Дежурный по дивизиону, при шашке и противогазе, не отрывает от него ждущих глаз и с преданной готовностью выпячивает грудь.

— Попросите ко мне в канцелярию лейтенанта Чернецова, курсантов Дмитриева и Брянцева!

Дежурный стремглав бросается к лестнице и командует с усердными голосовыми переливами:

— Лейтенанта Чернецова, курсантов Дмитриева и Брянцева к командиру первой батареи!

— …Перво-ой батареи!.. — разноголосым эхом катится команда, подхваченная дневальными на этажах.

Капитан поднялся по стертому ковру на четвертый этаж, в батарею, где тихо, безлюдно — все ушли в столовую. Безукоризненно натертые полы празднично мерцают; кровати и тумбочки, педантично выравненные, отражаются в паркете, как в воде.

Везде на кроватях лежат свернутые шинели: в столовую курсанты ходят в одних гимнастерках.