Том 1

— Эх, Вася, Вася! — Тетя Глаша, с жалостью вглядываясь в него, покачала головой. — И чего казнишь себя? И чего мучаешься? Что проку-то! Разве вернешь?

По ее мнению, был он человеком не вполне нормальным: прошлое сидело в нем, как неизлечимая болезнь. Главная причина его дурного настроения накануне Нового года заключалась, наверно, в том, что за два месяца к нему не пришло с фронта ни одного письма. Где-то очень далеко, за Карпатами, то ли забыли его, то ли некогда стало писать; однако была и другая причина. По вечерам, возвращаясь из училища, он часто запирался в своей комнате, долго ходил там из угла в угол, и даже ночью из-за стены доносились в тишине дома его равномерные шаги, чирканье спичек, а когда утром тетя Глаша входила в его опустевшую, выстуженную комнату, подметала, вытряхивала из пепельницы окурки, везде — на столе, на тумбочке, на стульях лежали книги с мудреными военными заглавиями, меж раскрытых страниц темнел папиросный пепел. О чем он думал, что делал по ночам?

Раз во время утренней уборки из середины какой-то книги выпала крохотная, уже пожелтевшая от времени фотокарточка; на обороте неокрепшим круглым почерком было написано: «Родной мой, я всегда тебя буду помнить». Тетя Глаша, охнув, опустилась на стул и заплакала это была Лидочка, покойная жена Василия Николаевича: с тонкой шеей, с наивной, смущенной полуулыбкой, которая как бы говорила: «Не заставляйте меня улыбаться, я не хочу…» — это почти детское лицо поразило ее. И целый день тетя Глаша думала об этой улыбке, об этой тонкой, слабой шее и несколько раз доставала и смотрела на маленькую зеленую пилотку со звездочкой. которая лежала в чемодане у Василия Николаевича, свято хранимая им. Это было все, что осталось от Лидочки, его жены, которая погибла на какой-то высоте 235, около польского города Санок.

Тетя Глаша никогда не видела ее живой, никогда не слышала ее голоса — знала только, что она была военной сестрой и работала в санчасти, где Василий Николаевич познакомился с ней.

«Господи, — прижимая руки к груди, думала она в тот день, когда увидела фотокарточку. — Ну за что ее убили?»

Недавно к ним зашла молоденькая медсестра из госпиталя, и, когда Валя представила ее: «Это Лидочка», Василий Николаевич быстро взглянул на девушку, и, почудилось, в глазах его толкнулось тревожное выражение невысказанного вопроса. «Очень приятно, Лидочка», — сказал он и произнес слово «Лидочка» так медленно, так неуверенно, что она, покраснев, спросила: «Вам не нравится мое имя?» Он слегка улыбнулся, ответил, что имя это очень ей подходит, и ушел в свою комнату, сухо извинившись.

В Новый год он не пошел на вечер в училище, конечно, потому, что ранним утром принесли письмо. Тетя Глаша вынула из ящика белый треугольничек, сразу увидала на штемпеле: «Проверено военной цензурой», — и крикнула радостно:

— Васенька!

А он вышел с намыленной щекой, без кителя, в нижней рубашке, взял письмо, тут же нетерпеливо раскрыл и прочитал его и вдруг крепко выругался вслух — видимо, забыв, что рядом тетя Глаша.

— Убило кого? — спросила она упавшим голосом. — Товарища твоего?

— Да… старшего лейтенанта Дербичева. Какой парень был — цены ему нет!..

И быстро ушел к себе, слышно было — затих, а когда теперь он лежал на диване, весь день не выходя из дому, и когда говорил о доброте, тетя Глаша чувствовала, о чем он думал, и в приливе непроходящей жалости к нему, к Лидочке, к неизвестному ей погибшему на фронте старшему лейтенанту спросила все-таки некстати:

— Письмо тебя давеча расстроило, Васенька?

А Валя сидела, усталая, вертела в пальцах рюмку, волосы упали на щеку. Возбуждение прошло, и в теплой комнате после мороза ее охватила такая сладкая истома и до того горели щеки, что хотелось положить голову на стол и отдаться необоримой дремоте. Легкая отдаленная музыка звучала в ушах, или, может быть, это казалось ей, веки смыкались, и все мягко плыло вокруг.

— Да у нее глаза спят! — громко сказал Василий Николаевич. — А ну-ка марш в постель!

— Нет уж! И не собираюсь! — Валя тряхнула волосами, выпрямилась. — Знаешь, в госпитале на дежурстве я привыкла дремать чутко, как мышь. Хочешь, я повторю твою последнюю фразу: ты говорил…

— О чем? — спросил Василий Николаевич. — О танцах, по-видимому?

— Ох, совсем в голове все спуталось! — Валя засмеялась. — Разве можно спрашивать сонного человека?

— Ты права, — сказал оп. — Это ни к чему.

Нахмурясь, он задумчивым движением загасил папиросу в пепельнице, снова палил себе водки. Тетя Глаша пристально-осуждающе смотрела на рюмку, а Валя проговорила настороженно:

— Почему ты пьешь?

Он ласково взял ее за подбородок, заглянул в глаза.

— Вряд ли ты поймешь. Я пью за тех, кому не повезло.

Глава третья