Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Под тенью вековых лип были накрыты столы. Текла никогда еще не видела ничего великолепнее и на время забыла неприятное ей соседство замка и графа. Роберт сидел напротив рядом с ее отцом, который, видимо, был пленен обхождением молодого человека. Стучали ножи, звенели стаканы, шум стоял необычайный. То провозглашался тост, то раздавался туш или слышался залп. Текла чувствует, что вино действует на ее кровь и подымается в голову, и она впадает в какое-то полусознательное блаженное состояние. Роберт, считавший своей обязанностью беседовать и с соседями с другой стороны, чувствовал на себе постоянно взгляд Теклы, и он был вынужден обернуться к ней, говорить только для нее; она теперь слышала и ясно понимала все, что он говорил: всякое его слово находило отголосок в ее душе.

Кончился обед, и все разошлись по парку. Роберт пошел с Теклой. Родители сели на скамейку и оставили молодых людей одних. Они спустились к озеру и бродили под тополями; углубились в бесконечные аллеи парка, посидели в беседке, которую покрыл каприфолиум, и наконец поднялись на самую вершину горы.

— Удивительно, — сказал Роберт, воодушевленный выпитым вином и прогулкой вдвоем, — мне все кажется, что мы старые знакомые.

Он таким образом впервые заговорил на эту тему и оставил посторонние предметы.

— Да, ведь мы действительно давно знакомы.

Она таким образом напомнила ему их первое знакомство в церкви; искра, вспыхнувшая от первого поцелуя, теперь разгорелась вновь; она жгла ее.

— То был чудный вечер! — воскликнул в раздумье Роберт. — Его я никогда не забуду.

— Не думаете ли вы, — сказала Текла, чувствовавшая, что искру необходимо раздуть, — не думаете ли вы, что души людей родственны между собой.

— Я думаю, — возразил Роберт, глубоко задумавшись, — что есть родственные души: наши, например. Когда я с вами говорю, то чувствую, что вы вполне понимаете меня, что у вас другой мысли, кроме моей, нет, так как иначе вы бы мне противоречили и была бы разорвана наша связь, не было бы между нами той симпатии; это я не мог бы не почувствовать.

— Да, — отвечала Текла, опустив глаза в землю, — мне кажется, что каждое ваше слово есть выражение моей мысли. Не странно ли это?

Разговор их принял скоро таинственный, почти мистический оттенок. Они не видели уже друг друга; шли рядом, как бы замаскированные, и уносились в область чувств и фантазий. Голоса родителей вернули их к действительности, а трубачи оповестили, что на площадке начинаются танцы.

— Танцуете ли вы? — спросил Роберт.

— Да, но плохо, — ответила Текла.

— Однако смело рассчитывайте на менуэт!

— Да, и с удовольствием, так как иначе я бы осталась сидеть.

— Вы? Сидеть? Нет! Этого быть не может!

— Почему не может быть? Если девушка некрасива, у нее нет кавалеров.

— Некрасива? Думаете ли вы в самом деле, что вы некрасивы?

— Я это знаю отлично.

— Вы шутите?

— Не заметили вы разве, какой у меня некрасивый нос?

— Не замечал.

— В таком случае вы первый не находите меня некрасивой.

Танцы уже начались, когда молодая парочка вступила в ряды танцующих. Роберт обхватил Теклу за талию.

— Это я не в первый раз, — сказал он тихо, — держу вас в своих руках.

Текла слегка вздрогнула, но ничего не отвечала.

— Вы танцуете отлично, — заметил Роберт. Музыка сливалась с их речами и составляла аккорд к их голосам, поющим соло. Роберт делался более смелым и уже о постороннем не говорил.

— Помните ли вы, что я вас поцеловал в церкви? — спросил он наконец. — Помните вы это?

Музыка аккомпанировала его горячим словам и заглушила ответ Теклы; только видно было, как ее губы побледнели и что-то прошептали.

Они танцевали, как безумные, как бы одурманивая себя, как бы желая действительностью заглушить воспоминание, и наконец остановились почти без дыхания.

Он теперь говорил о ее глазах, ее волосах, руках и, наконец, о ножке, а она слушала его, как пьяная. Ей казалось, что она делается красивой, что его нервы придают ей больше силы, что ее кровь оживляется его кровью, что она дышит его легкими, говорит его устами. Порою ей казалось, что она погибла, исчезла, уничтожена, и она хотела бы освободить свою душу, которую он втянул в себя; но было так сладостно быть не самой собой, предпринять как бы переход в душу другого, повиноваться воле другого, а самой тем временем быть погруженной в тихое оцепенение. Он так именно должен был прийти и освободить ее от всякого труда думать, говорить, действовать; он должен был быть ее искупителем, который возьмет на себя все ее грехи и печали. Ах, до чего сладостно чувствовать, что живешь, не испытывая бремени жизни!

Наступил вечер. Цветы и травы покрылись росою. Солнце село и бросало еще лишь розоватый отблеск на бухту и острова; фиорд стал голубовато-стального цвета, как клочки упавшего неба.

Яхта снова заполнилась пассажирами и отчалила. Текла сидела на палубе, на ногах ее был распростерт дорожный плащ Роберта. Рядом с ней не переставая говорил Роберт, наклоняясь к ней и глядя ей прямо в глаза. Мать спала в каюте, а отец был на носу.