Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы

Открылась дверь, и заглянула голова — очень необычная голова, которой нельзя было ожидать здесь; но очень знакомая голова, потому что ее изобразили пять раз.

Эта незначительная голова имела то действие, что редактор напялил сюртук, затянул ремень, поклонился с большим умением и оскалил зубы.

Государственный деятель спросил, свободен ли редактор, на что был дан положительный ответ, причем исчез последний признак рабочего, так как баррикадный головной убор тотчас же исчез с головы.

Оба ушли в кабинет редактора, и дверь закрылась за ними.

— Хотел бы я знать, какие планы теперь у графа, — сказал Игберг и сел верхом на стул, как мальчик после ухода учителя.

— Это для меня не загадка, — сказал Фальк, — потому что, мне кажется, я знаю, какой он мошенник и какой мошенник редактор. Но я желал бы знать, как ты из бессловесной скотины сумел превратиться в бессовестную собаку, идущую на всякие гадости.

— Не будь так резок, дорогой друг! Не был ты вчера вечером на заседании?

— Нет! По моему мнению, риксдаг не имеет никакого значения ни для чего, кроме частных интересов. Как покончили с плохими делами «Тритона»?

— Постановили, что государство, принимая во внимание великое национальное значение патриотической идеи предприятия, должно принять на себя обязательства общества, которое должно ликвидироваться, то есть распутаться с текущими делами.

— Это значит, что государство должно поддерживать дом, пока проваливается фундамент, чтобы дирекция имела время навострить лыжи!

— Тебе было бы приятно, чтобы все эти маленькие…

— Да, да! Мне было бы приятнее видеть, чтобы все эти маленькие рантье работали своим маленьким капиталом, вместо того чтобы лежать на боку, отдавая его в рост; но всего приятней мне было бы, чтобы обманщиков посадили в тюрьму; тогда не поощрялись бы мошеннические предприятия. Это называют политической экономией! Тьфу, черт! Еще одно! Ты хочешь занять мое место? Получи его! Я не хочу, чтобы ты сидел в углу и злился на меня за то, что тебе приходится читать мои корректуры. Слишком много лежит у этой собаки моих ненапечатанных статей, и я не хочу больше вырезать сказки о разбойниках. «Красная шапочка» казалась мне слишком консервативной, но «Рабочее знамя» слишком грязно для меня!

— Это хорошо, что ты бросаешь химеры и становишься благоразумным. Ступай в «Серый колпачок», там тебя ждет будущность.

— Я оставляю химеру о том, что рабочее дело в хороших руках, и думаю, что великая задача разъяснить публике, что такое общественное мнение, в особенности печатное, и как оно возникает, но дела я не оставлю никогда!

Дверь в комнату редактора снова открылась, и вышел сам редактор. Он остановился посреди комнаты и сказал неестественно гибким, почти вежливым тоном:

— Не будете ли вы так любезны, господин Фальк, взять на себя редакцию на время моего отсутствия — мне придется уехать на день по очень важному делу. Господин Игберг может помочь вам в текущих делах. Господин граф останется на некоторое время у меня, и я надеюсь, что вы, господа, не откажете ему в ваших услугах, если они ему понадобятся.

— Пожалуйста, пожалуйста, это не нужно, — сказал граф из комнаты, где он сидел, склоненный над статьей, еще только возникавшей.

Редактор ушел, и, удивительно, граф ушел приблизительно через две минуты, то есть как раз через столько времени, сколько было необходимо, чтобы не показаться в обществе редактора «Рабочего знамени».

— Уверен ли ты в том, что он уехал? — спросил Игберг.

— Надеюсь, — сказал Фальк.

— Тогда я выйду пройтись на рынок. À propos [9], встречал ли ты с тех пор Бэду?

— С тех пор?

— Да, с тех пор, как она покинула кафе и сняла себе комнату.

— Откуда ты это знаешь?

— Ты должен постараться быть спокойным, Фальк! Без этого тебе никогда не будет хорошо!

— Да, надо! Но я скоро потеряю рассудок! Я так любил эту девушку! Она так позорно обманула меня! То, в чем она отказала мне, она отдала этому толстяку! И знаешь ли ты, что она сказала? Она сказала, что это доказывает, как чиста ее любовь ко мне!

— Это тонкая диалектика! И она права, ибо предпосылка верна! Она еще любит тебя?

— Она преследует меня, по меньшей мере!

— А ты?

— Я ненавижу ее так глубоко, как только можно, и боюсь ее близости.

— Значит, ты еще любишь ее.

— Давай переменим тему! ^{109}

— Будь спокойнее, Фальк! Гляди на меня! Но теперь я пойду погреться на солнце; при этом жалком существовании надо пользоваться жизнью. Густав, можешь на часок сойти вниз и поиграть «в пуговки», если хочешь.