Том 1. Первая книга рассказов

Молчала Анна и в конке на обратном пути и только на вторичный вопрос старухи, как ей понравился Павел Ефимович Победин, спросила:

– Какой это?

– Да вот посреди стола сидел, графский камердинер.

– Лысый-то?

– Да разве он лысый?

И опять, помолчав, завела Каролина Ивановна под стук колес по рельсам:

– А знаешь, Анюта, он ведь намерения имеет.

– Кто?

– Павел Ефимович!..

– А!..

Тетка подождала еще и продолжала, понижая голос:

– Намерения, говорю, относительно тебя…

Анна вопросительно посмотрела.

– Просит твоей руки…

– Глупости!

– Это ничего, что он не так уж молод; он – человек почтенный и обеспеченный, он очень оценил тебя, и вот.

Анна вдруг громко заплакала и сказала громко:

– Отставьте меня в покое! Никогда я не выйду замуж за Павла, ищите мне Петра или Ивана!

– Что ты кричишь, Анюта? При чём тут Павел?

Но девушка не отвечала, отвернувшись к стеклу окна и продолжая плакать.

V.

Не с веселым, но и не с грустным лицом объявила Анна Каролине Ивановне, что место она нашла. Удивленно та на нее посмотрела. – Как же это, Анюта, так вдруг, не посоветовалась, ничего?

– Так уж вышло, тетя! В саду разговорилась я с одной дамой, – такая милая и дети милые: мальчик и девочка. Очень она мне понравилась, – говорила Анна, глядя в сторону.

– Что же это за госпожа, что с ветру берет человека к детям?

– Скачкова.

– Не слыхала!..

– Они недалеко живут. Не понравится – ведь и уйти можно.

– Конечно; только это не очень хорошо – места менять. Где они живут-то? Пойти самой разузнать.

– Она такая милая, тетя, право!..

Тетка промолчала, думая о возможном браке племянницы; та же ясно и отчетливо вспоминала смутные минуты дня.

Войдя в переднюю, она зорко посмотрела, пока горничная пошла за барыней, – нет ли где фуражки и серого форменного пальто, но её почти хозяйственный и влюбленный взгляд видел только женские и детские пальто и шубки, – одна с дырочкой на синей подкладке, откуда виднелась вата, – и ряд калош. Барыня была вежлива и суха, несколько удивленная визиту без публикаций.

– Я бы очень хотела у вас жить, мне так нравятся ваши дети и всё! – болтала Анна, окрыляемая чем-то.

Лама, усмехнувшись, спросила:

– Сколько вам лет?

– Девятнадцать.

– Уже? На вид вы кажетесь моложе.

– Взрослых – только вы и супруг ваш?

– Я живу одна с детьми: мой муж умер.

– Ах, умер! – воскликнула Анна, разочарованно.

Снова усмехнувшись, дама сухо сказала, показывая большую светлую комнату:

– Спать вам придется с детьми. Павлуша, поздоровайся с фрейлейн.

– Здравствуйте, Павлуша, – сказала девушка, нагибаясь к толстому мальчику.

– Зачем у тебя такой нос? – спросил тот серьезно.

– Какой?

– Как у дяди Павла.

Придя домой, Анна вдруг подумала, что Скачкова может быть сестрой другого офицера, и Павел Андреевич – не её избранник.

– Нет, не может быть, чтобы он не был Полем, – отгоняла она докучные сомнения и рассудительно сообразила, что молодые люди так неразлучны, что в сущности не всё ли равно, который – брат её госпожи.

VI.

Они являлись всегда вместе: Павел Андреевич Долинин и Петр Алексеевич Дурнов – «Петр и Павел», как их звали, но «её» офицер был действительно Поль. И когда она, случайно или намеренно, открывала им двери, она замечала, куда положит фуражку Павел Андреевич, чтобы потом незаметно поцеловать именно ее, ибо обе фуражки были с одинаковым околышем и имели на тулье те же П. Д.

Она не решалась на него смотреть и только впивала его голос с некоторым недостатком произношения. Когда однажды, кроме обычных «здравствуйте», «прощайте», «как поживаете», он обратился к ней с каким-то незначущим вопросом, она так смутилась, что ничего не могла ответить. Она училась подражать его говору и была детски рада, когда догадалась, в чём секрет: нужно было несколько выставить язык из-за плотно сложенных зубов и так говорить.

Однажды, забывшись, она так заговорила при других. Варвара Андреевна озабоченно спросила:

– Что с вами, фрейлейн? Отчего вы так странно говорите?

– Язык обожгла, – быстро ответила Анна и с возгласом «Павлуша плачет!» бросилась из комнаты, хотя не слышалось никакого плача.

VII.

Она решилась. Она долго писала это письмо по ночам урывками, даже разными чернилами: синими – детскими и рыжими – кухонными, трепеща, чтобы ее не застали за этим занятием и вздрагивая от каждого вздоха спящих детей.

И теперь она время от времени нащупывала его в своем кармане, рассеянно смотря на танцующих краковяк, подбоченясь и стуча каблуками, детей, и с тоскою думая о столовой, где пили чай теперь большие.

Француженка говорила:

– Я очень довольна: за завтраком и обедом дают красное вино; встаем не рано; я в 9 часов даю Жоржу две конфеты и он опять засыпает; когда холодно, беру его себе в постель вместо грелки. И monsieur так мил. Ha днях он подарил мыло, сказав: «вот мыло, m-lle, чтобы мыть шею». Мы так смеялись, потому что вы понимаете, что это значит?