Том 1. Первая книга рассказов

– «Что ж, это во всяком случае плюс, и, может быть, это очень приятно», сказал бы Ларион Дмитриевич, – и дядя Костя с вызовом посмотрел на Ваню, не перестававшего читать.

– При чем тут Ларион Дмитриевич? – заметила даже Анна Николаевна.

– Не думаешь же ты, что я излагал свои собственные взгляды?

– Пойду к Нате, – заявила, вставая, Анна Николаевна.

– А что, она здорова? Я ее совсем не вижу, – почему-то вспомнил Ваня.

– Еще бы, ты целыми днями пропадаешь.

– Где же я пропадаю?

– А уж это нужно у тебя спросить, – сказала тетка, выходя из комнаты.

Дядя Костя допивал остывший кофе, и в комнате сильно пахло нафталином.

– Вы про Штрупа говорили, дядя Костя, когда я пришел? – решился спросить Ваня.

– Про Штрупа? Право, не помню, так что-то Анета мне говорила.

– А я думал, что про него.

– Нет, что же мне с ней-то об Штрупе говорить?

– А вы действительно полагаете, что Штруп таких убеждений, как вы высказывали?

– Его рассужденья таковы; поступки не знаю, и убежденья другого человека – вещь темная и тонкая.

– Разве вы думаете, что его поступки расходятся со словами?

– Не знаю; я не знаю его дел, и потом, не всегда можно поступать сообразно желанью. Например, мы собирались давно уже быть на даче, а между тем…

– Знаете, дядя, меня этот старовер, Сорокин, зовет к ним на Волгу: «Приезжайте, – говорит, – тятенька ничего, не заругает; посмотрите, как у нас существуют, если интересно». Так вдруг расположился ко мне, не знаю и отчего.

– Ну, что же, вот и отправляйся.

– Денег тетя не даст, да и вообще не стоит.

– Почему не стоит?

– Так все гадко, так все гадко!

– Да с чего же вдруг все гадко-то стало?

– Не знаю, право, – проговорил Ваня и закрыл лицо руками.

Константин Васильевич посмотрел на склоненную голову Вани и тихонько вышел из комнаты.

Швейцара не было, двери на лестницу были открыты, и в переднюю доносился из затворенного кабинета гневный голос, чередуясь с молчанием, когда смутно звучал чей-то тихий, казалось, женский голос. Ваня, не снимая пальто и фуражки, остановился в передней; дверная ручка в кабинет повернулась, и в полуотворившуюся створу показалась державшая эту ручку чья-то рука до плеча в красном рукаве русской рубашки. Донеслись явственно слова Штрупа: «Я не позволю, чтоб кто-нибудь касался этого! Тем более женщина. Я запрещаю, слышите ли, запрещаю вам говорить об этом!» Дверь снова затворилась, и голоса снова стали глуше; Ваня в тоске осматривал так хорошо знакомую переднюю: электричество перед зеркалом и над столом, платье на вешалках; на стол были брошены дамские перчатки, но шляпы и верхнего платья не было видно. Двери опять с треском распахнулись, и Штруп, не замечая Вани, с гневным побледневшим лицом прошел в коридор; через секунду за ним последовал почти бегом Федор в красной шелковой рубашке, без пояса, с графином в руке. «Что вам угодно?» – обратился он к Ване, очевидно, не узнавая его. Лицо Федора было возбужденно-красное, как у выпившего или нарумянившегося человека, рубашка без пояса, волосы тщательно расчесаны и будто слегка завиты, и от него сильно пахло духами Штрупа.

– Что вам угодно? – повторил он смотревшему на него во все глаза Ване.

– Ларион Дмитриевич?

– Их нет-с.

– Как же я его сейчас видел?

– Извините, они очень заняты-с, никак не могут принять.

– Да вы доложите подите.

– Нет уж, право, лучше в другой раз как-нибудь зайдите: теперь им никак невозможно принять вас. Не одни они, – понизил голос Федор.

– Федор! – позвал Штруп из глубины коридора, и тот бросился бежать бесшумной походкой.

Постояв несколько минут, Ваня вышел на лестницу, притворив дверь, за которой снова раздались заглушенные, но громкие и гневные голоса. В швейцарской, лицом к зеркалу, стояла, поправляя вуалетку, невысокая дама в серо-зеленом платье и черной кофточке. Проходя за ее спиной, Ваня отчетливо разглядел в зеркале, что это была Ната. Поправив вуаль, она, не спеша, стала подниматься по лестнице и позвонилась у квартиры Штрупа, меж тем как подоспевший швейцар выпускал Ваню на улицу.

– Что такое? – остановился Алексей Васильевич, читавший утреннюю газету, – «Загадочное самоубийство. Вчера, 21 мая, по Фурштадтской улице, д. No, в квартире английского подданного Л. Д. Штрупа покончила счеты с жизнью молодая, полная надежд и сил девушка Ида Гольберг. Юная самоубийца просит в своей предсмертной записке никого не винить в этой смерти, но обстановка, в которой произошло это печальное событие, заставляет предполагать романическую подкладку. По словам хозяина квартиры, покойная во время горячего объяснения, написав что-то на клочке бумаги, быстро схватила приготовленный для путешествия его, Штрупа, револьвер и раньше, чем присутствовавшие успели что-нибудь предпринять, выпустила весь заряд себе в правый висок. Решение этой загадки усложняется тем, что слуга г-на Штрупа, Федор Васильевич Соловьев, кр. Орловской губ., в тот же день бесследно пропал и что осталась не выясненной как личность дамы, приходившей на квартиру Штрупа за полчаса до рокового события, так и степень ее влияния на трагическую развязку. Производится следствие».