Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

На невысоком, вдавшемся в море утесе, в стороне от толпы, стояли трое: мать Михайлы, его жена и дед — отец Прохора.

— Ничего… Авось вынесет, — щурясь и приставляя к глазам руку козырьком, говорил старик обнявшимся и тихо плакавшим женщинам. Он внимательно всматривался в горизонт. Но негодующий лик моря по-прежнему загадочен и грозен.

Дед вздыхал, еще более сутулился, крепко опираясь на батог, и принимался стыдить женщин:

— Постой… Чего воете? Эка!..

Но по растерянной фигуре деда, по какому-то особому, обманному тону его голоса женщины чуют беду.

У деда скучает и болит сердце. Каждый раз вздрагивая от ударявших в скалу волн, он едва слышно шепчет:

— Не совладать… Уложит… — и, глубоко вздохнув, бодро говорит: — Полно! Брось! Эн — гляди-ка, никак показались… — указывает он рукой неведомо на что и крадучись смахивает со старых глаз слезу.

Он помнит, когда еще мальчонком был — а теперь ему сто пятый год, — как точно так же взбуровил Каспий. Боже милостивый, что тогда было… Ветрище из-за моря с Кавказских гор дул прямо на поселок. Море ревело зверем. Вот также и тогда все выбрались на берег и ждали. Забелели паруса, ладья показалась. Ближе, ближе, ныряет, мчится птицей и с налету в твердокаменный берег — хрясь! В щепки…

…За ней другая, третья.

— Стой! Назад! Левей! — орали во всю мочь с берега. Куда тут… Шквал разве допустит?

С треском, как скорлупа под каблуком, разбивалась ладья за ладьей, обломки их кружились в водовороте, а люди сразу исчезали.

— Назад! Назад! — до хрипоты кричали обезумевшие, и он, мальчонка, скуля и плача, тоже надрывался в крике:

— Назад! Тятенька, назад! Миленький, назад!

Помнит дед, как в ужасе все метались по берегу, махали платками, сбегали вниз, чтобы чем-нибудь помочь, и море сметало их разъяренным валом. Тридцать лодок разбилось, больше сотни народу убавилось, богатырь к богатырю, кряжи.

Все это ясно промелькнуло теперь в мыслях деда, и он как-то сразу пал духом и ослаб.

— Мавра… Подсоби-ка…

Еле передвигая трясущиеся ноги и громко сопя, дед побрел домой. Добравшись до избы, он еще раз посмотрел на море, что-то прошамкал посиневшими губами и безнадежно махнул рукой.

IV

Прохор ахнул и, очутившись под ладьей, оцепенел. Враз остановилось дыханье, и ему представилось: кто-то сгреб его за ноги и с силой тянет на морское дно.

— Смерть… — с ужасом выдохнул Прохор и, чтоб вынырнуть на поверхность, хотел ударить руками об воду. Но руки до боли крепко впились в канат, и Прохор наконец понял, что прилип ко дну ладьи.

«Михайло», — ярко, ослепительно всплыл перед ним образ сына, и сердце Прохора облилось кровью.

Дно ладьи, подобно своду, опрокинулось над Прохором, а оставшийся в ладье воздух упруго давил на воду и препятствовал ей залить заключенного в склепе рыбака. Под ладьей было как в пещере.

— Михайло! — твердо крикнул Прохор. Но голос его и не его, чужой, глухой и слабый, едва прозвучав, упал в бурлящую под Прохором воду.

— Михайло… Эй! — напрягая всю силу легких, вновь крикнул он и прислушался.

— Смыло, — уронил Прохор; он освободил левую руку и вытащил из-за голенища нож с большим костяным чернем. Взяв нож в зубы, он опять поймал левой рукой шкот, а правой схватился за черенок ножа.

Тук-тук, — постучал он чернем в дно. Ответа не было.

«Конец…» — подумал Прохор. И еще раз постучал, сильнее.

Он открыл рот и замер в ожидании. Вдруг чуть слышно зазвучало дно ладьи. Прохор передернул плечами, крякнул. Стук вновь раздался, ясный и определенный. Прохор прошептал: «Жив… За перегородкой», — и, освободив руку, перекрестился.

Ладью подбрасывало и опускало вниз, вода лизала спину Прохора, разливалась холодом по всему его телу. Не узнать было, куда несет ладью: к берегу или в море. Из-под ладьи не слышно бури, лишь всхлипывала, бурлила внизу вода. Руки Прохора стали уставать. Он начал шарить во тьме. Ага, снасть… Пыхтя и отдуваясь, он опоясался вокруг талии, а оставшийся конец прикрепил к ребру ладьи. Повиснув на снасти, он убедился, что может дать свободу рукам. Хорошо было бы точно так же подхватить ноги, шею. Но Прохор утомился в возне. Его стало клонить ко сну. Он закрыл глаза, зевнул. В голове шевельнулись думы, и потекли, и взмыли перед Прохором одна мрачней другой. Он вспомнил, что в кармане есть бутылка спирту.

— Вог она, — проговорил Прохор и жадно отхлебнул.

— Опростоволосились мы… Эх, черт! — Прохор сжал кулаки и, раздувая ноздри, скрипнул зубами. — Погоди! Живьем не сглонешь…

Прохор в теплом пиджаке, но веревка давила поясницу, спина рыбака стала затекать. Он попробовал подтянуться ближе к корме, где было сиденье из двух толстых, прикрепленных к бортам, плах. После долгой, упорной работы ему удалось наконец подлезть под плаху, и он, лежа на ней как на полке, прижался к борту и дал уставшему телу отдых.

— Добро… А ну-ка!

Он проглотил еще добрую порцию спирта и долго лежал с закрытыми глазами, чуя, как загулял в крови огонь. Раздался стук. Прохор улыбнулся, крикнул:

— Мишка!.. Миш… Дожидай!.. Не робей.