Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

Хорошо бы под голову подушку и укрыться шубой. Почему он залез сюда? Ха-ха… Ну что ж… Вот проспится, пойдет домой. Дождь, должно быть, на улице… Кто это стонет? Ну пусть стонет… Пусть скрипят чайки… А вот тюлени… тюленей жаль. Плачут… Когда шло на них с берега стадо тюленей, Прохор лежал за камнем с чекушей в руках. Прохор помнит, как подымалась его рука и раз за разом валила тюленей метким ударом в лоб. Целая гора была их уложена. Прохор стоял по колено в крови, рука его онемела от беспрерывной работы, а тюлени теплой барахтающейся массой ползли с острова к морю, подставляя убийцам лбы. Сосед Прохора сказал: «Плачут, твари». Прохор взглянул пристально в выпуклые черные глаза раненого, перевернувшегося вверх брюхом тюленя и Увидал, как действительно из тюленьих глаз катятся слезы.

«Плачут, твари», — припоминая это, подумал Прохор, и ему тоже захотелось плакать.

— Уйди, — сказал Прохор и слабо отмахнулся рукой.

К нему под ладью залез тюлень, за ним другой, третий, много их, задавят.

— Уйди… Я зарок дал… Чекушить — баста…

Раздался стук. Прохор лениво открыл глаза. Стук продолжался. Прохор ударил в дно и гаркнул:

— Михайло! Миш! Ха-ха…

Потом крепко уснул.

Когда проснулся, не мог сообразить: день или ночь — темно.

По томившему его чувству голода Прохор понял, что очень долго спал. Может быть, сутки.

Михайло!

Прохор стукнул в борт. Михайло ответил. Успокоился Прохор. Быстро перегнувшись и придерживаясь за канат, чтоб не сорваться с полки, он дотянулся до двери под кормой. Кажется, там была коврига. Прохор сглотнул слюну, ощутив запах свежего ржаного хлеба, но, вспомнив, что припасы остались в корзине у Мишки, выругался.

Хлебный запах продолжал его раздражать. Прохор быстро распахнул дверцу и вновь настойчиво стал шарить в шкапчике под кормой. Кроме больших камней, взятых как грузило для сети, там ничего не было. Прохор сплюнул и злобно примолк.

— Спирт… Спирт — тот же хлеб.

Прохор еще раз жадно отхлебнул из бутылки и, поболтав ею над ухом, убедился, что спирту на донышке. Плохо… Пусть будет плохо, а он допьет.

…Текли часы, долгие, томительные.

Уж все, кажется, было передумано, вся жизнь ощупана, проверена. Оно бы… пожалуй… Нет, надо еще пожить годков десяток. Силы в теле много. Разве грохнуть сапогом в дно, разве упереться руками да приналечь? Нет, Прохор знает, что тогда снизу сейчас же подопрет вода, и все кончено. Увидят ли? Спасут ли? Трудно дышать… маленькую-маленькую дырку провернуть бы да соломинку через нее наружу высунуть… Припасть к этой соломинке, да все бы и дышать, дышать. Сладко быть на воле… Каспий, батюшка! Эх, ты… Ветер мористый, вольный… ветерок, прощай, брат… Все прощайте… ау…

Пустая бутылка давно спущена в воду… А хорошо бы хлебнуть пресной воды… глоток… один глоток…

…Ладья смирно стояла на месте… Наверное, в небе солнце. Не к берегу ли прибило ладью? Спасут? Нет? Э, все равно… Когда нечем будет дышать, Прохор упадет в воду… С камнем надо, а то не примет. Он нащупал в корме два больших камня.

«Хватит», — подумал он.

И, взяв камень поменьше, постучал в дно. Ответа не было. Подождал и постучал сильнее. Не откликается Михайло: спит.

Прохор часто и отчаянно стучит камнем, с замиранием сердца ждет ответного стука, но Михайло спит. Что так долго спит? Эй, Михайло!

Черное время уныло шло.

«…Тятенька, назад. Миленький, назад… Пить!.. Тятя!.. Матушка… Пить!..»

В глазах огненные круги. В ушах гудело, ныла спина, спать хотелось, но очень трудно было дышать. Тьма.

— Соломинку бы… Оконце бы… — шевельнул пересохшими губами Прохор. Камень выскользнул из руки и — в воду.

«Вот оно… подходит», — сказало сердце. Прохор охнул, открыл глаза и захрипел.

V

Два дня трепали ладью волны, да сутки стерег ее зеркальный морской простор. Буря кончилась, и, найдя в берегах свой предел, море застеклело.

Капитан парохода «Самсон», медведеобразный, с бритым, корявым лицом, Лука Архипыч, нащупав биноклем белое брюхо ладьи, повернулся к штурвальному:

— Клади руль налево!

— Есть! А что?

— Ладья… Опружило… Стой, круто! Вот так.

Лука Архипыч не боится, что запоздает с пароходом в порт. Лука Архипыч на своем веку уж несколько человек так спас. Ему душа человеческая дороже хозяйского добра. Это для бога хорошо, да и не плохо, если к двум медалям на его груди за спасенье утопающих прибавят третью. Что же, не грех и награду получить. Если бы пароход «Самсон» был большой, поднять ладью — плевое дело: подцепил краном и тяни. Но на «Самсоне» крана нет. И чтобы спасти человека, попотеть придется вдоволь.

Капитан быстро подошел к боковому машинному рупору и отдал команду:

— Прибавь до полного!.. Самый полный!

А пробегавшему чернобородому боцману крикнул:

— Приготовь к спуску шлюпку!.. Живо!..

— Есть!

Рассекая гладь моря, пароход быстро подходил к ладье.

— Свисток!

Пароход разжал губы и взревел на весь белый свет.

— Стоп! Шлюпку! Людей!

VI

— Шевель-не-шевель… — едва передохнул очнувшийся Прохор. — Ма-а-тушка…