Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

Он вскочил, но порыв ветра, хлестнув, тотчас же опрокинул, перевернул, поставил на дыбы, сшиб снова и в ошалелых, буйствующих вихрях сбросил его куда-то вниз. Петр припал грудью к земле, закрыл лицо руками и тяжело, надсадисто дышал, жадно глотая воздух. Над ним с воем проносился ветер; снег, крутясь, заметал его, в обнаженную шею стегало, как песком, и холод насквозь пронизывал с головы до пяток. Еще несколько минут — и его сровняет с сугробами. Но ему почему-то вдруг стало весело:

— Вот так сальто-мортале… Хорош козел! — и он нервно засмеялся.

А пурга вторила ему, язвительно хохотала:

«Хе-хе-хе!.. Врешь, молодчик, вреш-ш-шь!»

«Я те покажу-жу-жу! Жжжж! жуууу!..» — ревела вьюга.

Передохнув, Петр пополз вперед. Он догадался, что его бросило с каменного уступа, где зимовье, что он ползет круто вверх, как раз к жилищу. Извиваясь и пыхтя, забирал все выше, выше…

«А ведь сбросит… Черт, как круто!.. Нет, не сбросит… Нет, сбросит!»

«Держись!» — Петр судорожно уцепился за обнаженный камень.

Ветер рванул, хлестнул в лицо, больно ударил по рукам, и он с проклятием закувыркался вниз.

«Жжж! жу-у-у-у!.. Жу-жу-по-кажжжжу!..» — ревела вьюга.

Все так же лежа ничком и согревая дыханием коченевшие руки, Петр быстро соображал, что делать. Жилище тут и есть, над головой, только очень крут откос. Влево, вдоль скалы, идет пологая тропа, но как добраться до нее? Вдруг закрутит, замучает пурга, вдруг подхватит вихрь, кинет в океан, убьет?

«Ну-ка, Петр, вали!»

Сердце забилось полной кровью, кровь ударила в виски, весь он кипел и рвался в бой.

«Ведь тут не тундра… Изба!.. Народ!.. Не пропаду же!»

И он пополз влево, навстречу ветру, к той заветной тропе.

«Неужто пропаду? Неужто пропаду?»

Поднялся, шагнул раз-другой — и снова пал от ударов бури. Какая-то странная, мутная была тьма. Все стонало кругом, злобствовало, и нечем было дышать.

«Задушит…»

Ветер опрокидывал его, бил со всех сторон, тормошил, швырял, как сшитую из тряпок куклу.

«Вздохнуть бы!.. Фу ты!..» — полз, полз и вдруг раздумал. Испугался. Ему показалось, что силы оставляют его. Он круто повернул назад, по ветру, и стал тщательно ощупывать следы, но их уже замело, сровняло. Не знал, куда ползет. Руки коченели, дыхание прерывалось, хрипела грудь. Короткое раздумье — и острый ужас:

«Что ж, гибель?! Смерть?!»

Позабыв дышать, он заметался из стороны в сторону — следов нет, и сразу понял, что ему грозит неотвратимая опасность. Защищая чужими, деревянными ладонями лицо, стал всматриваться в мглу дикой ночи.

Распоясалась, размахнулась, ударила буря во всю мочь: все сотрясалось, грохотало. И рушились, падая в тартар, небеса. По пояс в снегу, как покачнувшийся столб, стоял Петр, крепко обхватив голову.

Шевелились со страху, топорщились волосы, выкатывался из глаз последний свет.

Обостренный слух только теперь поймал и довел до сознания всю неописуемую массу звуков. Ошеломленный, раздавленный — Петр замер. Это было так ново и величественно, так нестерпимо больно, физически больно: не вмещалось, давило, потрясало до последнего нерва все существо его. Еще мгновение — и он сам завыл бы, как дикий зверь.

«А рыбаки?»

— Да, да!.. — крикнул он. — А рыбаки?!

Бурно хлынула откуда-то, удесятерилась сила. Крепко, уверенно он вылез из сугроба, боднул упрямо головой, по-медвежьи рявкнул и, для устойчивости расставляя ноги, прижав локти к бокам, нагнувшись, Петр, как медведь, попер вперед.

— Шутить изволите, богиня!..

Борьба с бурей, которая валила его с ног и не могла свалить, доставила ему обманную быстротечную надежду. Однако надо быть настороже, надо считать каждый шаг, каждый поворот. Ветер бил бешеными толчками, вырывая под ногами большие воронки или вмиг забрасывая снегом по колено.

«Ложись!» Он распластался на снегу, переждал пронесшийся шквал — хорошо лежать — и едва поднялся: истомная лень вминала его в сугроб.

«Пережду… В снег зароюсь… Нет!.. Нелепо! Изба рядом… Стихнет, может быть…»

Но он знал, что пурга держится иной раз целую неделю. Он вновь начал быстро терять силы. В воспаленном мозгу пролетали, как вихрь, воспоминания о том, как гибли в пургу люди в пяти саженях от жилища.

Он согнул колени, сел и несколько минут был как в забытьи, с защуренными глазами. Стало одолевать опасное равнодушие, безразличие, хотелось на все плюнуть и вот так, скорчившись, сидеть и ждать.

«А ведь погибну».

Петр выкатил глаза и заорал во всю свою богатырскую грудь:

— Эй, Федор! Федо-о-р!!

Голос Петра хрипел и рвался. Пурга как будто затихала, даже чуть побелела мгла. Но и силы в Петре кончались, роковой круг замыкался, сводил концы.

— Господи, не дай погибнуть!

И лишь взмолился он, неверующий, все в нем бессильно опустилось, все похолодело, замерло.

«Отходная. Конец…»

Он вдруг сорвался с места.

— А ну, черт тя ешь, а ну!!

Скрутив в пружину волю, он крупно зашагал, наваливаясь со всех сил левым плечом на ветер.

«Вперед!» — пружина дрожит в груди, воля надрывается. Все выше по откосу, выше. Ага! Тот самый камень, грань жизни, жизнь! Он впился в обледенелый, с острыми ребрами, торчок скалы.

«Держись!» Но застывшие руки скользят, не держат.