Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

«Ничего, ничего… музыка знакомая», — улыбнулся Петр, чувствуя потребность возможно чаще подбадривать себя. Он нашел в углу свернутую оленью шкуру, служившую постелью, встряхнул ее и бросил на пол между мертвецами и стеной.

«В тесноте, да не в обиде», — и Петр, не раздумывая, лег, накрывшись заячьим походным одеялом.

«Потушить, что ли? Нет, пусть горит».

От кадушки, где стоял светец, падала тень на лицо Петра и на слегка запорошенную снегом дерюгу, закрывавшую покойников. Огонек то горит спокойно, то вдруг затрепыхает, склонится, вот-вот погаснет, а вместе с ним тревожно заколышется и тень.

«А ведь дерюга-то шевелится, — подумалось Петру, но он тотчас же поймал себя: — Тень… это тень гуляет», — и прошептал, вглядываясь в потолок:

— Если поддаться, так покойники разговаривать начнут. А то вылезут, да и…

Он улегся поудобнее и громко сказал:

— Ну, братцы, Андрей да Михайло, давайте-ка, други, спать!.. Покойной ночи!

Вьюнки по углам ответили жалобным тихим визгом, на дворе заплакала в голос вьюга, мертвецы вздохнули и придвинулись к Петру.

«Ничего, ничего», — ухмыльнулся Петр, защурился. На него исподволь накатывал сон: крепко под вьюгу спится — он это знал и нетерпеливо манил к себе забвенье. Вот заснули ноги, грудь, спина, лишь в голове бродили отблески дум и треволнений: пурга кружилась там, мешала сну… Петра знобило. Он подобрал колени. «Уснул, что ли? Нет, не уснул». Петр ощущает, кто-то уснул в нем, но не он, и этот некто, уснувший, мешает ему спать. «Стой… стой… кажется, засыпаю».

Заснул, только уголек не хочет спать, где-то поместился светлой точкой позади глаз и вихляет и кружится. Тяжко. Думать? О чем думать? Не надо ни о чем думать… Тогда скорей. Но уголек бешено описывает закорючки, крутится, крутится.

«Крутись, черт тебя дери, крутись!»

Петр приказывает ему погаснуть, Петр умоляет его, кричит, мысленно топает, но не может заглушить вдруг родившиеся в нем два голоса.

«Отверни дерюгу, посмотри!»

«Зачем?»

«Ага, боишься?»

«Не боюсь».

«Тогда отдерни, загляни!..»

Петр грузно вздрогнул, кашлянул, по сенцам пошли гулы. Петр открыл глаза. Темно. Погас, что ли? Отыскал взглядом светец. Горит, но не дает свету. Хвостатый огонек мутен, он весь в тумане из мельчайшей снежной пыли.

Глаза слипались, голова валилась к изголовью. Петр загасил светец. Все окуталось тьмой. Вновь лег, плотно укрылся, приготовился ко сну, но мозг работал и работал.

— Да черт вас дери!.. Я вас не боюсь! — стискивая зубы, шептал Петр. — Вот встану и уйду… Довольно!

И вправду, зачем ему возиться с мертвецами, когда можно лечь в избе у живого камелька?

Забросаем вишеньем,
Вишеньем, малиною…—

внезапно врезались в мысль девьи голоса и смолкли. Он и не подумал удержать их, даже подосадовал, что непрошено явились.

«Действительно, — продолжал он, решив, что сон прошел, — действительно, зачем мне оставаться здесь? Меня интересовала причина страха. Теперь узнал. Во всяком случае, не мертвецы, не эти двое, не соседи. Да и что такое мертвец? Материя, ненужная вещь, клопиная шкурка. Душа? Может быть, душа страшна? Ну, допустим, придет, заговорит… Что ж! Только интересно. Интересно и… страшно… А почему? Да потому и страшно — в сущности, не страшно, а опасно, — что души-то нет, в душу-то я не верю, а если она явилась, значит, она в тебе сидит, в твоем воображении, значит, ты спятил с ума или собираешься рехнуться».

«Ну, айда в избу!»

Петр даже шевельнул ногами, пытаясь подняться, но под одеялом сделалось угревно, все тело обуяла лень. Вот полежит немного и встанет. Он готов был праздновать победу, он победил страх, победил себя.

«Вставай, вставай!»

Нащупал спички, чтоб зажечь огонь, еще минута — и встанет. Ах, как хорошо лежать!.. Лежит и прислушивается к звукам ночи. Забавно! Черти по углам сенец насвистывали в кулак и перекликались, царапали снаружи когтями стену, стучали в дверь; то здесь, то там, в неведомой дали кто-то хохотал и плакал, и без умолку тараторили болтливые голоса. Петр и не заметил, как уснул.

Часы ночи медленно ползли. Буря крепла. С океана мчались все новые и новые волны урагана. В сенцах хозяйничал ветер, со свистом врываясь в пазы. В стены бухали камни, и, как дробь, стучала галька. Вот сорвет крышу, вот по бревну расшвыряет зимовье. Под ударами ветра дрожали стены.

Кто-то идет, шоркает ногами, бормочет. Кто-то крадется, как вор.

«Уыыы!.. уыыыы!!»

И вдруг тьма сенец сотряслась и задрожала. Пронзительно, дико заорал Петр. Поспешная невидимая борьба. «Стой! Кто тут?!» Стон, крики, визг, и Петр, с размаху хватив обеими руками в дверь, вылетел наружу.

С хохотом, свистом пурга враз набросилась на него, закрутила, застегала, заткнула рот, отняла дыхание, приподняла упругим ветром и, как куль, швырнула в мутную бесовскую кутерьму.

— Черт!.. Что же это?.. — едва передохнул Петр.