Том 1. Повести. Рассказы. Очерки (1912-1917)

— Ерунда, вали! — вскрикивал он и, прикрякнув, богатырскими взмахами крушил сушняк.

— Стоп!

Он распахнул оленью парку с широкими, как у рясы, рукавами, достал бинокль и начал щупать даль. Нахолодавший металл бинокля ожег глаза. Мертво, лениво, пусто. Льды, кой-где взбугренные, белой равниной уходили к горизонту и тонули в сизой туманной мгле. Местами чернели полыньи, и над всем простором навис какой-то угнетающий сознание сумрак. Полнейшая тишина. Спит океан, дремлет воздух. Хоть бы тюленей где увидать или белого медведя! Даже песцы попрятались, и не видно птиц.

Смерть кругом, безмолвие.

— А я-то, я?.. Живой или мертвый?.. — громко взывает Петр, голос его раскатывается и насмешливо прыгает меж скал.

«Песню, что ли, запеть?» Но сердцу не хотелось песен. Было два часа. Он закурил трубку и провел по небу взглядом. Там висели лохмы зловещих туч.

«А ведь солнце-то не показалось».

— Милостивец наш, как тебя звать-величать? — проскрипел рыбак.

— Петром.

— А меня Хведором, а ее Марьей, старуху-т мою… Вот будемте знакомы, коли так. Ох, грехи, грехи…

Дрова весело горели, хлопотливо лопоча огненными языками и распространяя колеблющийся свет. По ослизлым, заплесневевшим стенам скакали тени от торчавшего в углу ухвата, от суетливо сновавшего Петра. Он был в одной рубахе с засученными рукавами и всюду поспевал. Принес корыто, стал его оттаивать, а после обеда принялся за стирку. Грязное белье рыбаков жмыхало под его руками, от мыльной воды вздувались радужные пузыри и летали по избе. Рыбаки во все глаза следили за Петром и за пузырями, как дети. Марья глупо улыбалась, из открытых вспухших губ текла слюна.

— А как же тебя, милостивец, звать-величать? — вновь проскрипел Федор.

— Я ж сказал, что зовут меня Петром.

— Так, так, так… — откликнулась Марья, завозилась. — Петрован, батюшка, — сказала она, — а где мой Мишка? Не повстречал ли ты мово Мишку, племянника мово, родного племянничка, сестры Степаниды сынка? Чуешь? Ушел и ушел.

— Ну, Андрюха-то померши, — подхватил Федор, — он чужой, пес с ним! Царство ему небесное. Мишка говорил — померши… в сенцах быдто бы. А вот где Мишка-т?

— Ушел и ушел, — простонала Марья, облизнулась и что-то зашептала.

Петр подумал и сказал:

— Михайло тоже помер. Андрей и Михайло умерли.

— Ну?! — воскликнули рыбаки и закрестились. — Царство небесное, превечный спокой…

Марья засморкалась, завсхлипывала:

— Петрован, батюшка… покажь ты мне его. Проститься бы напоследочки. Ради Христа, голубчик!

Петр оторвался от корыта и посмотрел на рыбаков:

— Я их похоронил.

— Врешь! — крикнула Марья. — Врешь! Зачем врешь?.. Он седни приходил… темно было… стучался… Он живой. Врешь!.. врешь! Убить его, видно, хочешь?! — Она закрылась с головой шубой и завыла толстым голосом.

— А ты, дура, не реви, — остановил Федор. — Чего ты, полудурок… Живо-ой приходи-и-л… Знать, во снях пригрезилось?

Марья замолчала, успокоилась. Молчал и Федор.

— Черт знает что за чушь! — нервно проговорил Петр и с еще большим ожесточением стал стирать и жмыхать.

Глава пятая

«Придется похоронить. Что ж это я?..» — с такою мыслью проснулся поутру Петр.

Вставать с нагретого места — лень. И не хотелось умываться снегом. Однако пересилил себя, встал.

Управившись с делами, взял ружье, топор и вышел. Подымалась непогодь: в сенцах крутились белые вьюнки, пробивавшиеся в щели.

Петр открыл дверь. Мертвецы лежали смирно, только дерюга у края прошлепывала от наплывавшего с воли ветра. Сердце Петра забилось короткими толчками. Тень страха вновь проползла перед ним. Он нервно шагнул к мертвецам и откинул дерюгу.

— Ты, что ли, по ночам ходишь-то? Который Михайло-то? — твердо сказал он, но сердце не согласилось, заставило голос дрогнуть.

Петр громко кашлянул, по сенцам пошел гул. В стену раздался стук. Петр прислушался. Постучали покрепче. Петр вернулся в избу.

— Ты с кем это разговор ведешь? — лениво шевеля губами, спросила Марья.

Петр смущенно улыбнулся:

— Ни с кем.

— Как так — ни с кем? Врешь! — рассердилась Марья.

— Да сам с собой, себя ругал: забыл дверь в сенцы припереть — снегу намело.

— Так, так… — откликнулся Федор. — Куда ж ты собрался, желанный? Ты, слышь, не убегай далеко-то.

Петр шел быстрыми шагами, чем дальше, тем быстрей, словно боясь погони, но вдруг остановился.

— Ха-ха! Страх! Сегодня же лягу с ними спать… Страх.

Смех, ложно прозвучав, растаял. Кругом завихаривали белые вьюны, над головой низко висели тучи, волоча сизой шерстью по земле.

Петр тревожно стал прислушиваться к себе: что-то назревало внутри, укреплялось, пускало корни.

«Вернусь, тяпну спирту».

Он оглянулся. Вихри, игриво бесясь, застилали зимовье. Он не знал, сколько отошел: может — версту, может — пять шагов.

Ноги увязали выше колен, снег скатывался с меховых длинных унтов, не попадая за голенища. Вскоре он почувствовал усталость, заныли крыльца, задрожали колени.

— Что за черт! Кажется, захварываю. И зачем я залез в сугроб?

По укатанному ветром снегу, вихрясь, скользила низом метелица.

— Поземок начался. Пурга будет.