Том 1. Рассказы. Книга 1

– Зачем, Ургэль, ты опять спрашиваешь о моей невесте? Доктор, вероятно, что-нибудь напутал. Ему в городе сказали неправду, будто она едет ко мне с первым пароходом. И зачем ей ехать в такую глушь. Подумать только: три тысячи верст от железной дороги, да еще от города по тайге около четырехсот верст. Милая Ургэль! Моей невесте нельзя сюда ехать. Она жила раньше на юге. Там никогда не бывает снега и теплое море вечно шепчет о легкой и вольной любви. А здесь, в пустыне, Бог знает, какая любовь. Я и сам теперь ничего не знаю. Она, конечно, не приедет, но если бы она приехала, что я ей скажу? Вот – Ургэль, – скажу я – мы ставили с ней силки и капканы, мы ездили с ней в Чурапчу, и там наши ссыльные угощали ее сахаром и водкой. Кожа Ургэль похожа на темную бронзу; эта девушка – скажу я – не умеет читать. И вообще что она умеет? Разве только ударять в бубен и мерно кружиться перед священным огнем.

– Перед священным огнем, – повторяет, как эхо, Ургэль и смотрит на меня печально.

– И что еще я скажу моей невесте?

– А как ее зовут? – перебивает меня Ургэль.

– Людмилой.

– Но шаманить она все таки не умеет? – с беспокойством спрашивает Ургэль.

– Нет, не умеет.

– Так. Но, может быть, она умеет рассказывать сказки о серебряной горе, о мудрой гагаре, о князе Доюдусе?

– Нет. Она не умеет рассказывать сказки.

– А, ведь, я умею также готовить кумыс, ездить на быках и оленях, косить и ловить рыбу.

– Да, ты права. Ты многое умеешь, милая Ургэль.

– Что же? Ты скажешь, что я не слишком красива? – говорит Ургэль задумчиво.

Вот она, гибкая и темная, стоит над пустынной рекой в своем весеннем томлении. И в линиях ее лица, и в диком блеске глаз, и в губах темно-красных и едва влажных – во всем дышит таежная молодость. И как будто дурманное зелье тихо журчит в сердце, как тайный родник весеннего напитка.

– Нет, ты великолепна, моя Ургэль, – говорю я и твердо верю в ее чудесную красоту.

II.

Хлынули весенние дожди. Дорогу в город размыло. В иных местах гать взбухла и поднялась горбом, в иных осела и покрылась водой.

Кое-где выползали якуты править дорогу, но разве поспоришь с Богом?

Над озерами висели большие серебряные сети, как будто кто-то сверху спускал их, чтобы ловить птиц в воздухе, как люди в воде ловят рыб.

Был и град однажды, и многие птицы попадали замертво. Распустились березы и зазеленел орешник. И такой запах пошел по тайге, что голова кружилась. И хотелось перекричать шум дождя. Я бродил по лесу под дождем…

Знаю, что лето будет короткое и сухое. Дожди в тайге идут редко. Может быть, за все лето не выпадет ни капли влаги. Но зачем она, когда под почвой вечный ледяной пласт? Дальше аршина копать не придется: там – лед.

Сверху яростное солнце, снизу лед, и взойдут злаки, быстро созреют. Но здесь мало кто сеет, разве хлысты-поселенцы в тридцати верстах от нас: у якутов – луга и лес. Пахать землю охотнику и скотоводу небольшая радость.

Ургэль целый день бродит под солнцем, по лужам, подобрав высоко и без того короткую юбку.

Какие у нее милые стройные ноги. И что за беда, что они такого же цвета, как эта земля, размытая весенней водой.

И охота доктору ездить в город в такую распутицу. Сумасшедший человек! Переправлялся через Лену в такое время, когда и почта не ходит. Вообще он чудак и охотно верит всяким слухам: кто-то писал из Иркутска, что там моя невеста, и она должна приехать с первым пароходом. И доктор готов этому верить.

А я вчера снял с пальца кольцо и повесил его на шнурок вместе с крестом.

Не понимаю этих странных женщин, которые воображают, что их долг разделять участь возлюбленных. Слава Богу, моя невеста достаточно благоразумна и не поедет за мной в эту дикую страну. Только такой чудак, как доктор, может поверить этим вздорным слухам. Я не люблю таинственности и этих женских предчувствий. Бог с ними. В ту ночь, когда я обручился с Людмилой, умер ее отец. Я не придаю значения этому совпадению. Но ей кажется, что в этом есть какая-то тайна. Я помню покойного. Какие медленные и уверенные жесты были у этого седобородого человека.

И Людмила похожа на отца. Она такая же высокая, и ее движения так же надменны. Зачем она едет в тайгу?

Пока я не узнал таежной пустыни, я был в плену этой высокой женщины.

Но, право, я теперь волен, как чайка. У Людмилы маленькие руки и золотая коса. Ее девственное тело нежно и стройно. Но у нее холодная улыбка, и я не хочу касаться этих холодных матовых плеч. Мне страшно смотреть в ее русалочьи глаза.

– Ургэль! – кричу я: – Ургэль! Пойдем в тайгу.

И вот мы идем в самую глубину леса, мимо озера и мимо пастбища, где ревут большеголовые тяжелые быки, приветствуя весеннюю землю.

Кто-то шумно и влажно дышит в лесу и при нашем приближении медленно идет прочь.

– Я тебя люблю, Ургэль, – говорю я серьезно: – Я не могу изменить тебе, Ургэль, моя прекрасная земля. Я знаю твои влажные и горячие объятия, когда ты целуешь меня без раздумий и сомнений. Возможно ли, чтобы по моей звериной тропе прошла иная женщина?

– Ты говоришь про твою Людмилу? – спрашивает меня Ургэль и тихо касается меня своей рукой.