Том 1. Рассказы. Книга 1

На занавесе были нарисованы «Венера и Амур», и – при взгляде на этот занавес – не верилось, что живешь в городе, где нет ни одной книжной лавки, ни одной газеты, в городе, который ютится почему-то на расстоянии трех тысяч верст от железной дороги.

Невидимая рука подняла занавес и на сцену вышла дама в трико с блестящими томными глазами.

Мне показалось, что студент тихо ахнул и пробормотал:

– Это она! она!

А дама вытащила из корзины большую змею и прижала ее к своей груди, и кружилась с ней, и ласкала ее.

Я не спускал глаз с этой дамы, и она казалась мне прекрасной.

Потом она переоделась и пела нескромные романсы, и поднимала пышное платье, смущая зрителей.

Я запомнил один куплет. Опа пела его, закинув высоко голову и подобрав свой черный надменный шлейф:

Я полюблю тебя едва ли:
В моих садах змея живет,
Она – лукавая – ужалит,
И зачарует и убьет.

И я, подросток, конечно, влюбился в эту чудесную даму. Две недели я ходил сам не свой. И, каюсь, разболтал о своей страсти Гудалову. Но и он признался мне, что Дама со змеей пленила его сердце: он забыл свою Юлию Антоновну. В своем новом романсе воспевал он глаза, волосы и змею таинственной дамы, называл ее царицей и темнопламенной таежной зарей.

Потом уехали англичане, а Дама со змеей осталась в городе.

Мальчишки подожгли балаган, и он три часа горел, и целый день столбом стоял дым; было похоже, что великан-монах благословляет город, берег и реку.

Дама со змеей поселилась в маленьком домике, близ кладбища. Представлений она не давала и редко показывалась на улице.

По целым часам простаивал я перед окнами ее домика и, когда она выходила, закутанная в черное, я робко следовал за ней, пока она неожиданно не исчезала где-нибудь за углом.

Я предчувствовал, что она влюблена в кого-то, но, по правде сказать, не ревновал. Мне ничего не надо было, кроме томления моего, кроме сладостной пытки и благоговения.

Исаакий Смарагдович звал меня в экспедицию.

– Ты еще мальчишка, – говорил он мне сердито: – но пройдет два-три года, и ты превратишься в жалкого обывателя. Будь смелым и вольным, и ты увидишь новую землю и новое небо. Чего ты боишься? Смерти? Но мы все равно умрем рано или поздно. Разве не великое счастье ломать и крушить лед и, наконец, завоевать Полюс? Я знаю, ты влюбился в эту актерку. Но все актерки и все женщины – вздор, выдумка и миф. Я в них не верю. Когда мужчина влюбляется, его дама кажется ему божественной и бессмертной. Но согласись – это чепуха. Дама сгниет так же, как и мы с тобой. Но мы, по крайней мере, увидим северное сияние, убьем не один десяток моржей и белых медведей. А если нам придется замерзнуть, мы умрем, улыбаясь, – неправда ли, мой друг? Надо быть джентльмэном, а если уж хочешь, женись на ней, и пусть она едет с нами и подарит своих змеенышей Игорю Петровичу на-память.

– Жениться на ней? Вы смеетесь, Исаакий Смарагдович. Я заговорить с ней боюсь, а не то, что жениться.

II.

Наступило лето. Лена почернела, и казалось, что она подымается и скоро выйдет из русла и затопит острова, город и далекую тайгу.

Будет новый потоп, и на темных водах поплывет новый ковчег.

Я воображал почему-то, что уцелеет Исаакий Смарагдович, Дама со змеей и я. Мне нравилось, что все обыватели погибнут. Пусть!

Как радостно плыть по волнам в неизвестную даль, – встречать и провожать солнце молчанием, – умереть на глазах Дамы со змеей…

Иногда я уходил из города. Шел, куда глаза глядят, мимо бесконечной городьбы, открывая и вновь закрывая размашистые ворота из жердей; и казалось непонятным, кто это перегородил пустынные поля: лишь изредка попадались коровы и быки, а людей совсем не было видно.

А если, наконец, встретишь человека, и сам удивишься, и его удивишь.

С изумлением лает собака; с изумлением смотрит на тебя якут и бормочет свое приветствие-вопрос:

– Капсе!

А если набредешь на заимку, не веришь своим глазам: сидит на крыльце Юлия Антоновна. Как попала сюда в тайгу российская баба?

Кланяешься ей, как чужому идолу.

А она зовет тебя попить чайку.

– Говорят, вы влюблены в Даму со змеей.

– Ах, оставьте, Юлия Антоновна.

– Нет, не оставьте, а вы мне, миленький, расскажите, какая она из себя, на каком языке говорит.

– Она, Юлия Антоновна, на вас не похожа. Она не умеет говорить на вашем языке.

– Вы все, юноша, врете. Расскажите мне по порядку. Только поскромнее.

– Прощайте, Юлия Антоновна.

Вот уж вижу, машет платочком глупая баба. Стоит на крылечке, насмехаясь надо мной.

А кругом дышит святая тайга.

– Господи, – думаю: – увидеть бы тебя, хоть на мгновение, прижаться к руке твоей, невеста моя прекрасная. Пусть ужалит меня змея твоя. Пусть!

Ночи стали темные, и уж нельзя было уходить за город.

И по улицам то ходить страшно. Ночью все ворота на запоре. Темь: глаза выколоть можно. Высокие мертвые пали задушили город.

Пошел я как-то в гости к Гудалову.

Сидели мы за самоваром молча. Мой приятель вздыхал и бренчал на гитаре. Кот сибирский пушистый терся у ног его, мурлыкал что-то свое мудрое кошачье.