Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

А публика ломала себе голову, что там случилось с «дамой в паланкине»; об этом оставалось только гадать, так как из-за тени ничего, кроме бледного лица, прижатого к стеклу дверцы и неподвижно глядящего на бутылку, не было видно.

— Но в чем же смысл этого зловещего кукольного представления? — спросило шепотом Синее домино и боязливо прижа лось к Юнкеру Гансу.

Взволнованные маски приглушенными голосами обменивались впечатлениями.

   — Какого-то буквального смысла пантомима, конечно, не имеет — лишь те вещи, в которых нет ничего надуманного, сугубо рационального, могут найти скрытый ход к человеческой душе, — выразил свое мнение Саламандр, — и как есть люди, которые при одном взгляде на водянистую секрецию бескровных трупов со стоном наслаждения содрогаются в оргазме, точно так же есть и...

   — Короче говоря, ужас и эротика растут от одного корня, — прервала его Летучая мышь, — но поверьте, я вся дрожу как в лихорадке, меня душит невыносимый кошмар, от которого я никак не могу освободиться; он облепляет меня толстым слоем какой-то инфернальной ваты. Это что, тоже от пантомимы? Нет, это исходит от князя Дараша-Кога. Почему у него такой подчеркнуто безучастный вид? И лишь иногда его лицо передергивает странный тик!.. Здесь происходит что-то ужасное, и, что бы вы ни говорили, вам не убедить меня в обратном.

   — Известное символическое толкование всего этого я тем не менее могу дать, а то, что ты сейчас сказала, только подтверждает его, — вмешался Меланхтон. — Разве не олицетворяет собой «человек в бутылке» заключенную в нас душу, которая, бессильная что-либо сделать, вынуждена наблюдать, как нагло забавляются чувства — марионетки — и все с роковой неизбежностью тонет в омуте растленного порока...

Громкий хохот и аплодисменты прервали его.

Судорожно царапая ногтями горло, Пьеро скорчился на дне бутылки. Потом вскочил и в безумном отчаянии стал указывать то на свой широко раскрытый рот, то наверх, на пробку, — и, наконец, повернувшись к публике, умоляюще сложил руки.

— Он хочет пить — еще бы, такая огромная бутыль — и ни капли шампанского! Эй, марионетки, ну-ка дайте ему прополоскать глотку, — крикнул кто-то из зрителей.

Все засмеялись и захлопали в ладоши.

Пьеро подпрыгнул, разорвал на груди свой белый костюм, сделал какое-то судорожное движение и во весь рост рухнул на дно.

— Браво, браво, Пьеро, великолепно; da capo! da capo![122] — ликовала толпа.

Но так как человек в бутылке не шевелился и никак не реагировал на крики «бис», аплодисменты постепенно стихли, и общее внимание обратилось к марионеткам.

Они по-прежнему стояли в тех же неестественных позах, только теперь в них ощущалось напряжение, которого раньше никто не замечал. Казалось, они ждали чьей-то реплики...

Горбатый карлик с белым как мел лицом украдкой скосил глаза на князя Дараша-Кога.

Перс не шевельнулся.

Выражение его лица было каким-то утомленным.

Тогда один из мавров неуверенно подошел к паланкину и открыл дверцу.

И тут произошло нечто чрезвычайно странное.

Негнущееся женское тело с глухим деревянным стуком выпало на помост.

Мгновение — мертвая тишина, потом раздался многоголосый вопль — зал бушевал.

— Что это? Что произошло?!

Марионетки, обезьяны, музыканты — все бросились к телу; маски карабкались на сцену...

Княгиня, жена Дараша-Кога, втиснутая в металлический каркас, лежала совершенно голой. Там, где сталь врезалась в тело, набухли страшные синие отеки.

Шелковый кляп торчал во рту.

Все замерли, как парализованные...

— Пьеро! — полоснул зал чей-то крик. — Пьеро! Какое-то безумное, неопределенное предчувствие, как удар

кинжала, пронзило сердца.

— Где князь?!

Воспользовавшись общим замешательством, князь бесследно исчез...

Меланхтон забрался на плечи Юнкера Ганса; напрасно — поднять пробку он не мог, а маленький воздушный вентиль был... завинчен!

— Так разбейте же стенки! Быстрей, быстрей!

Голландский ратман выхватил у Красного Палача топор и одним махом запрыгнул на сцену.

Удар за ударом обрушивался на стеклянные стенки, звеневшие как надбитый колокол — ни с чем не сравнимый, зловещий набат.

Глубокие трещины разбегались по стеклу белыми молниями; лезвие топора погнулось.

Наконец - наконец бутылка лопнула...

На дне, вонзив в грудь посиневшие ногти, лежал задохнувшийся граф де Фааст.

Черные птицы ужаса, правя свой полет бесшумными взмахами крыльев, пересекали праздничную залу — гигантские и невидимые.

ЗЕЛЕНЫЙ ЛИК

Глава I

Кунштюк-салон

Хадира Грюна

— прочел хорошо одетый незнакомец на вывеске, красовавшейся на одном из домов с противоположной стороны Иоденбре-страат, и нерешительно остановился, не сводя глаз со странной надписи — белые, вычурно витиеватые буквицы и мрачный, непроницаемо черный фон...