Том 1

Когда же спускалась ночь, он, словно во сне, видел очертания гор и вьющуюся по ним тропку. И мысленно бродя по ней, думал он свою думу. Ночь была глуха, словно дремучий лес, и князь искал звездное небо над этим сводом и, беседуя с призрачными голосами, пришел к решению. Тогда вышел он к полкам и разделил их на две части. Одной надлежало встать у северной границы, вторая должна была защищать Чешский лес, что тянется вдоль границ с Баварией.

Решение свое князь счел Божьим внушением и больше о нем не думал: отпустил от себя все заботы. С надеждой и твердой верой в удачу своего оружия выехал он к рубежам.

Добравшись туда на несколько дней раньше императорских полков, он укрыл своих воинов в укреплениях, неприметных человеческому глазу. Ощущение уверенности и радости окрылило Бржетислава. Люди видели, как проходит он по возвышенностям, как, взмахивая секирой, помечает деревья, которые следовало скатить вниз. Видели, как выбирает он подходящее место, откуда можно поразить неприятеля, идущего по долине, как испытывает он дальность полета стрел, как сбрасывает камни в ущелье.

Устроив настоящие укрепления, Бржетислав для виду занял старую крепость по названию Кобыла. Там он поместил малую горстку воинов, приказав им жечь костры.

От этой пограничной крепости, от Кобылы, внутрь страны вела дорога по глубокой долине, зажатой меж горами, и на тех горах залегли полки Бржетислава. Они были там уже пятеро суток. На шестые вернулся один из разосланных дозорных и сообщил:

— Кесарь подходит!

В последний раз оглядел своих ратников Бржетислав. Проходя мимо них, он касался плеча каждого, разговаривал с каждым. И воины отвечали, глядя в его мужественное лицо, глядя на его меч, на который он опирался.

Вскоре подошел еще какой-то отряд, и князь дал знак людям, засевшим в крепости Кобыла, уходить оттуда. Они вышли и скрылись в глубокой лесной чаще, оставив на месте своего лагеря горящие костры и разбросанное оружие. На пути, по которому они уходили, валялись сорванные ветки и прочие вещи, указывающие опытному глазу направление, по которому прошло войско.

Увидев эту истоптанную тропку и вообразив, что всего чешского войска уже и след простыл, первые отряды императора остановились, хватаясь за животы от смеха при виде такой трусости. Одни даже валились на спины от хохота, другие в великом веселии хлопали себя по бокам.

Вернувшись в свой стан, лазутчики рассказали о виденном:

— Ах, зачем медлить, зачем готовиться к битве, если нашему войску довольно показаться из-за дерев, и этот сброд удирает! Как нам догнать их? Где? Остановятся ли хотя бы у Пльзени? Да если они не помрут от страха, мы переловим их, как птиц, сетями!

Эти насмешки достигли ушей императора. Выслушав их и убедившись, что пограничная крепость Кобыла действительно оставлена на произвол победителей, велел он трубить в рога. Трубачи собрались в кучу и подняли такой рев, какой услышат люди пред Страшным Судом. Когда умолк этот гром, снова заговорил император:

— Нынче двадцать второе августа, седьмой день после праздника Вознесения Девы Марии. Лишь краткое время отделяет нас от условленного дня. Я дал неделю сроку слуге и другу моему Отто из Норгау, чтобы обошел он горы другой дорогой и ударил сзади на стан чехов, которые больше смахивают на голубей, чем на воинов. Неделю сроку дал я ему, но теперь, увидев горы и хорошие тропы, могу судить, что Отто давно углубился в ту сторону и находится теперь где-то вблизи Кобылы.

— Государь, — молвил кто-то из маркграфов, — да если б он плелся, еле передвигая ноги, и то давно должен был добраться до места, назначенного тобой. Но даже если он припоздал, если задержала его какая-нибудь неблагоприятная случайность, или он сбился с дороги — разве наше войско недостаточно сильно? Поколеблется ли оно перед кучкой этих вспугнутых мышей? Повели наступленье!

— Государь, — подал голос другой человек. — Этим сусликам не откажешь в осторожности! Я ходил в передовой караул и издали разглядел высокие засеки.

— Ха! — махнул рукой император. — Да построй они засеки выше леса, возведи они башни до облаков — разве может жалкий обреченный народец выстоять против императорского меча?

Генрих разгневался на осторожных советников, от гнева вздрагивала его борода. Он немного помолчал, озирая свое блистательное войско, и отдал приказ наступать. Двинулись воины в своих ярких доспехах, и блики от их оружия, от их шлемов скользили по листве и искрились в глазах императора. И этот блеск, это буйство красок, видимо, ослепляли его. И он смеялся в уверенности, что победа за ним.