Том 10. Преображение России

— То-то вы так храбро говорите о биологических законах, — усмехнулся Ливенцев, — как настоящий биолог храбро будет говорить о ваших архитектурных законах… Все несчастье наше в том, что мы с вами или совсем не военные люди, или очень мало военные, поэтому нам ясны законы этой войны. А каким-нибудь мастерам войны, вроде маршала Жоффра, — им даже и задаваться этими мыслями о законах войны в голову не приходит: у них просто статистика, и передвигаются флажки по карте в их кабинетах.

— Папа говорит, что ваша дружина совсем ни к черту… с этой самой жоффровой точки, — и постучала папироской над пепельницей Наталья Львовна. — Что никуда не годный вы там все боевой материал, кроме одного только ротного командира, который на стрельбе все пять пуль в мишень всадил.

— А-а! Мазанка! — улыбнулся Ливенцев. — Он — бывший начальник учебной команды в одном образцовом полку… конечно, он неплохой ротный командир… А в сестры милосердия вас не тянет? — спросил он вдруг, вспомнив Фомку и Яшку Гусликовых.

— Ни ма-лей-шего желания не имею! — повела она в стороны головой. — Чтобы всякие там рваные раны перевязывать? Бррр!.. — Она расставила перед собой пальцы. — Этого еще недоставало!

И очень брезгливое стало у нее лицо, как будто только что нечаянно раздавила она ногой таракана. Но при этом она повысила голос, и вот из другой комнаты сюда донесся еще голос — грубый, низкий, но несомненно все-таки женский:

— На-та-ша! Ты с кем это там разговариваешь?

— Спите, спите, мама! Это вас совсем не касается! — отозвалась Наталья Львовна. — А мы будем говорить тише.

— Фома!.. А, Фома! — позвал голос оттуда, и Фома, обдувая пепел с крышки, внес бурлящий самовар и потащил его в ту таинственную комнату, откуда доносился голос, очень похожий на мужской, однако женский.

Голос этот потом, как слышно было через дверь, бубнил там что-то, спрашивая Фому, а тот в ответ прожужжал что-то весенним шмелем и вышел, поглядывая на Ливенцева подобострастно.

— Вмешаться так ли, сяк ли в войну эту все-таки тянет всех, тянет неудержимо, — сказал задумчиво Алексей Иваныч. — Результатом этой войны может быть даже порабощение, да! Горе побежденным! Ведь миллионами уже берут в плен. Я не знаю точно, сколько у нас в плену австрийцев, но что больше миллиона — это не подлежит сомнению. Так могут и целый народ какой-нибудь перетащить в плен, и останется на его территории одно только место пусто!.. Что же это? Ассирия? Или великое переселение народов?.. А ведь война только еще началась. Она и пять лет может протянуться.

— Статистика, только статистика могла бы сказать, на сколько хватит выдержки, терпения и металлов, — на пять лет или меньше, — сказал Ливенцев. — Металлов и угля, конечно. Это война угля и железа… Вы о солдатах только думаете, а рабочие? Рабочих вы в счет не ставите?.. Кто готовит снаряды, и патроны, и винтовки, и орудия? — Рабочие! Кто роет руду и уголь для тех же заводов и поездов, чтобы перевозить войска и снаряжение? — Рабочие!.. Говорите еще и об их терпении и выдержке. Они ведь тоже могут вдруг не выдержать, и тогда войне будет конец, так как воевать будет нечем. Разве что просто «на кулаки», как бились Тарас Бульба с Остапом.

В это время отворилась дверь из той комнаты, в которую внес самовар Фома, и на пороге ее появилась, заняв собой всю дверь, очень раскидистая полноликая старуха с белыми волосами и глазами. Продвигаясь потом вперед, держа перед собою обрубковатую руку, она заговорила густым мужским голосом:

— А где это у нас тут офицер сидит?

— Это — мама, — кивнула на нее Ливенцеву Наталья Львовна.

Ливенцев поспешно встал и подошел к старухе, которая была слепа и облизывала языком сухие, должно быть, губы.

— В преферанс играете? — спросила она, задержав руку Ливенцева в своей руке.

— Нет, никогда не играл, — удивясь несколько, ответил Ливенцев.

— А в какие же вы игры играете?

— Ни в какие не приходилось, — разглядывая слепую, говорил Ливенцев.

— Что же вы такое? Схимник, что ли, какой?

— Нет, я больше по части математики.

— Гм… Мате-матики… Вот оно что-о!.. А пиво вы где достаете теперь? Погибаю без пива я!

— Не знаю, где его теперь можно достать. А я пива и прежде не пил, когда можно было.

— Пло-хо-ой! — покачала головой старуха и сразу выпустила его руку из своей. — То-то и муж мой говорит: плохие офицеры!.. Те-перь я ви-жу, что действительно!..

— А вот и папа приехал! — сказала Наталья Львовна.

Ливенцев оглянулся, — входил полковник Добычин, почему-то в шинели, как слез с экипажа, и не снимая фуражки.

У него был явно рассерженный почему-то вид: и кусты полуседых бровей, и нахлобученный над подстриженными седыми усами нос, и красновекие серые глаза — все выглядело напыщенно и сердито.

— Вы ко мне, прапорщик? Что вам угодно? — сразу спросил он, подавая ему руку.

Ливенцев как мог короче сказал о твердом известняке и шанцевом инструменте.

— Так это вот за этим вы ко мне? За этим вы к ротному командиру своему должны были адресоваться, а не ко мне. Грунт твердый? На это мотыги есть и выкидные лопаты есть. Вот надо их взять в своей роте и отвезти на посты. Только и всего-с!